И на набережной, удесятеряясь в яростном напоре, с новой силой разгорелась затихающая было рукопашная схватка. Все безжалостней становились удары, все громче вопли и стоны, все злобнее лица и яростнее русский мат…
Люди бьются жестоко, насмерть, потеряв ощущение времени. Рядом с Аней рухнул на грязный и мокрый асфальт пенсионер, сжимая в руках обломанное древко от красного флага. Она распахнула медицинскую сумку, кинулась к нему на помощь. А тут прямо на нее валится парнишка-милиционер, обливается хлынувшей из-под каски кровью.
– Хватит сопли жевать! Снимай! – слышит Аня, освобождая голову милиционера от каски.
Она поднимает глаза и встречается взглядом с глазами известной красавицы телеведущей.
* * *
Аня провела рукой по лицу, словно снимая паутину, мешавшую смотреть.
– Я вас узнала… Присаживайтесь.
– Я тебя тоже, – с усмешкой произнесла Ольга. – Выпить хочешь?
Она присела на диван к журнальному столику и вынула из сумки плоскую бутылочку коньяка.
– Давай рюмки. Нам с тобой есть кого и что помянуть.
Ольга выпила и хрипло вздохнула. От предложенной закуски отказалась. Она долго сидела, чуть покачиваясь, потом откинула челку со лба и резко повернулась к Ане. Долго рассматривала ее, словно не понимая, что же такого особенного Скиф нашел в этой Золушке.
Вот разве что глаза, в которых клубились воспоминания.
* * *
…Гул голосов пронесся над улицами, подобный тому, какой пролетает над стадионом, когда любимая команда забьет гол. Это со стороны Садового кольца нарастает тяжелый топот. Милиционерам идет подмога. Наконец в толпу дерущихся врывается когорта омоновцев со щитами и в шлемах. Ольга со съемочной группой едва успевает юркнуть в закоулок.
Омоновцы методично, под счет командира с мегафоном, орудуют дубинками. На мостовую полетели поборники свободы нравов и рядом с ними легли, растеряв вставные челюсти, ретрограды, защитники тоталитаризма. Всех подряд укладывает резиновая дубинка.
Толпа разбилась на мятущиеся группки. Люди в панике кинулись назад, к Смоленской набережной, сминая на пути непроворных и больных. Худенькая женщина-врач прикрыла собой умирающего старика, но безжалостная толпа и ее втоптала в землю.
Ольга побежала к женщине-врачу, повернула ее окровавленную голову навстречу камере, так, чтобы самой тоже попасть в кадр.
– Снимай!.. Скорее!
Оператор снимал. Снимал короткое интервью Ольги с фельдшером. Снимал, когда фельдшер с водителем укладывал бесчувственную Аню на носилки.
– Доктор, – Ольга подсунула фельдшеру микрофон, – пострадавшая будет жить?
– Она-то, может, и будет, – хмуро ответил тот. – А вот дитя ее – нет. Она на шестом месяце была, наша Анюта. После таких ударов в живот вряд ли она сможет когда-нибудь иметь детей…
* * *
Аня отошла к окну. Она видела этот репортаж.
Позже, когда лежала в больнице.
Теперь же пьяненькая Ольга снова Пристально вглядывалась в ее фигуру.
– Собираешься родить ему ребенка? – спросила она с угрюмым неодобрением.
– Я не могу иметь детей.
– Почему?
– Вы же знаете…
– Да, знаю… Выкидыш у тебя был в девяносто третьем, в октябре.
– Зачем же спрашивать?
– Знала. Да забыла. А ты меня в те дни запомнила.
По глазам вижу.
– Как же вас не запомнить, если каждый день по телевизору любуемся.
– Кто любуется, а кто плюется. Народу никогда не угодишь, – горько усмехнулась Ольга. – Хочешь стать матерью?
– Переменим тему.
– Тема самая для тебя животрепещущая. Если хочешь стать матерью – стань ею для моей дочки.
– Мать у ребенка бывает одна.
– Я не мать, – сказала, пьяно раскачиваясь, Ольга. – Я сука… Су-ка… И больше ничего не скажешь. Такой уродилась, такой и помру.
– Не надо так, прошу тебя, – неожиданно для себя самой перешла Аня с ней на "ты".
– Нет – сука. Зачем ей такая мать? Я не знаю, где буду завтра… Может быть, в Ницце, а может, в Риоде-Жанейро. А может, и подальше… – зловещим шепотом закончила она фразу.
– К чему этот разговор? Мне своего горя хватает.
– Видишь ли… Перед тем, как исчезнуть, я должна решить судьбу дочери.
– У нее же есть еще дедушка с бабушкой.
– Мать с ней в Москве не справится, а в Цюрих к деду я ее не пущу. У меня с ним свои счеты. Он меня душой ссучил и сделал маркитанткой. Душа пуста, а она дороже золота. Я платила по его старым счетам.
Теперь платить нечем. Я – банкрот.
– Разорилась?
– Нет – обесценилась. Теперь меня зовут – Инфляция, – она кокетливо зажмурилась и невесело хохотнула. – Душа стала в копеечку.
– Я врач по телесным недугам, а тебе надо к священнику.
– Ха-ха. Что же Скиф твой не исповедуется? Кровушки человеческой пролил не дай бог. А муж и жена одна сатана.
– Господи, страсти какие говоришь, – перекрестилась Аня.
– Да-да, хахаль твой не ангелочек. Если бы не знала тебя, не отдала бы ему дочку.
Она подняла мутный взор на большую фотографию на стене, где улыбающийся Скиф был снят с полковником Павловым и боевыми друзьями.
– Смейся-смейся, бывший муженек. Я с тобой за месяц на всю страну прославилась, а карьеру сделала без тебя. Мне добрый дядя из "конторы Никанора" вовремя намекнул: Скифу, мол, с его предсказаниями дня персидской войны и года распада СССР место в психушке уготовано, а тебе в самый раз в мутной жиже перестройки в бизнес податься. Нам свои люди нужны… И пошло, и поехало… Прыгнуть к плешивому хлыщу в постель, стать в кабинете раком перед министром и бургомистром – цель оправдывает средства. Между ног не убудет, зато моей компании налоговые льготы на тарелочке с голубой каемочкой преподнесут и кусочек нефтяной трубы отрежут. Попросят меня на телевидении того вон черного кобеля отмыть добела – сделаю так, хоть к лику святых причисляй и в каждый дом по иконе заказывай. Глядишь, а он уже по той накатанной дорожке в правительство норовит.
Народу сказочку шепнуть – рада стараться. Папочка мой любезный перед отъездом в свой исторически спасительный Цюрих привел за руку женишка: "Выходи, дочка, замуж. Жених из потомственных нефтепромышленников. Если не президентом, то премьером станет". Да женишок оказался с зековским прошлым. Спасибо, папочка. А дядечка из "конторы Никанора" пророчит: "Один раз в тебя стреляли, да не попали, один раз взрывали, да не застали, в третий раз от судьбы не убежать". Вот почему я к тебе пришла.
