Из оперативной прослушки их разговоров я понял, что мне, как говорится, ничего не светит. Я задыхался от ревности к этому чертову Скифу. Апогей наступил, когда она бросила к его ногам все свое состояние.
К его ногам, а не к моим и не своего родителя!..
– Дальше, подсудимый?
– А дальше я решил объясниться с ней напрямую.
Нашел же место, старый мудак, где предложить ей себя в мужья! Ха-ха-ха! На собачьей выставке… Получил я тогда от нее изрядно и даже по морде схлопотал.
Но главное, она объявила войну мне не на жизнь, а на смерть… Моим преступным замыслом, как вы изволили выразиться, руководило желание отомстить ей за годы унижений. Я принял ее вызов и нанес упреждающий удар.
– Ты еще упоминал о страхе, генерал, – напомнил кто-то из черных балахонов.
– Вы знаете, кто такой на Лубянке Инквизитор? – спросил Костров, внимательно всматриваясь в черные балахоны.
– Знаем, – был ответ.
– А его нет тут среди вас? – спросил вдруг Костров и стал тыкать пальцем в черные балахоны. – Мне почему-то кажется, что он здесь… Может, он – ты?..
Или ты?.. Ты?.. Нет, ты?.. А может, он твой сосед, тот, справа? Хотя это не имеет значения: тут он или нет его, – отрешенно продолжил Костров. – Зверь свое дело сделал… Как же вы мне все осточертели!.. Заканчивайте свою бездарную пьесу…
– Не юродствуй!.. Чрезвычайный Трибунал не принимает во внимание психическое состояние подсудимых, – пробасил один из балахонов и напомнил:
– Ты еще не ответил про страх.
– Страх – не главное в этой истории! – отмахнулся Костров. – Страх поначалу лишь был… Это когда она объявила, что сдаст Инквизитору всех причастных к одной старой истории, происшедшей в Афганистане. И.., и еще сдаст всех причастных к бизнесу последних лет, в том числе и своего отца…
– Доказательства?..
– Разумеется, их нет у меня.
– Подсудимый, у тебя есть что еще добавить по существу дела? – ткнул в него пальцем балахон, крайний слева.
– Есть, – вскинулся Костров и будто в ледяную прорубь прыгнул. – Тот, чье имя вы не произносите в этих стенах, жестоко покарал меня за все зло, которое я совершил в угоду тому, кто дирижирует тысячами таких слепцов, как вы. Его цель – власть. Абсолютная… Власть ради самой власти и денег… Виновен ли я в убийстве его дочери?.. Виновен – отвечаю вам!
Виновен и в том, что многие годы мостил ему дорогу к этой сатанинской власти. За грех этот черный меня и покарал господь, лишил любимого сына…
– Не смей упоминать то имя! – громыхнул бас-балахон.
– Тьфу, труба иерихонская! – плюнул в его сторону Костров. – Не понимаешь, выблядок вокзальной шлюхи, что и тебе по заслугам твоим сполна воздается?.. Поповское вранье, что на том свете за зло воздается! Не на том – на этом за зло злом воздается!..
Здесь… Только здесь, на грешной земле, каждый по делам своим получает! И ни одного, слышишь меня, Витька Коробов, ни одного из вас не спасет от карающего меча Всевышнего ваш мерзопакостный князь тьмы… И неважно, в чью руку всевышний тот меч вложит: Инквизитора, прокурора, или бандита, или того же вашего сатаны рогатого!.. А вложит – попомни, Витька!.. Попомни, рыло твое рязанское, косопузое!..
– Молчать!.. Молчать, плешивый!.. Молчать, твою мать! – заорал за спиной Кострова побледневший Коробов.
Палачи, дождавшиеся своего часа, с остервенением обрушили на Кострова сыромятные плети.
Черные балахоны под свист плетей заорали, как бесноватые:
– Виновен – смерть! Смерть ему – виновен! Виновен!.. Смерть!.. Смерть!.. Смерть!..
Костров плюнул в их сторону и, смахнув с лица кровь, хлеставшую из рассеченной головы, зашелся вдруг в утробном смехе.
От его смеха заметалось пламя факелов на стенах, бросились врассыпную по щелям и норам крысы и лауки.
Смех душил Кострова, буквально выворачивал его наизнанку…
– Распните его! – зажав уши, крикнул черным балахонам бледный как полотно Коробов. – Распните плешивого!.. Распните!!;
Черные балахоны бросились на Кострова злобной стаей, как голодные псы, спущенные хозяином с цепи. Сбив его со стула на пол, они с уханьем и отборным русским матом, отталкивая друг друга, принялись вгонять в его ребра свои "фирменные" ботинки…
С закопченных старинных портретов на не виданное в этих стенах аутодафе восточных варваров бесстрастно взирали надменные храмовники-тамплиеры.
* * *
Полковник Романов вставил в компьютер дискету, переданную связником из Цюриха, ввел пароль, и на экране монитора появились вертикальные колонки цифр. Принтер выдал эти цифры на листе бумаги. Романов бросил дискету в горящий камин и, сняв с полки том "Братьев Карамазовых", принялся за расшифровку послания.
Расшифрованный текст гласил, что отныне он, полковник Романов Г. В., подчиняется напрямую Центру, Центр приказывает ему отменить все приказы генерала Кострова Н.Т. по "Славянскому братству" и впредь осуществлять единоначальное руководство московским филиалом подразделения "Феникс" и негласное руководство "Славянским братством". Цели и методы деятельности подразделения "Феникс" и "Славянского братства" остаются прежними. Пароли и шифры подлежат немедленной замене. Для получения новых паролей и шифров полковнику Романову надлежит срочно прибыть в Центр.
Уже на следующий день Романов в приподнятом настроении сошел с трапа самолета в аэропорту Женевы. Его встретили на шикарном вишневом "Шевроле-Каприс" трое мужчин с военной выправкой и повезли в горы.
– Разве мы не в Центр? – удивился он.
– Хозяин приглашает вас к нему на ранчо, – пояснили ему.
* * *
В холле ранчо его встретили два здоровенных швейцарца, явно не понимающих по-русски, и жестами пригласили следовать за ними. После долгого пути по лестницам и коридорам, уставленным огромными винными бочками, швейцарцы привели в его большой зал с подиумом, на котором в странных позах застыли десятка два пластмассовых манекенов. Почти все они были искромсаны пулями, а некоторые изуродованы так, что сходство с человеческой фигурой с трудом в них улавливалось. За манекенами просматривалась арка, перекрытая фанерным щитом. На щите нарисован афганский душман во весь рост, в чалме, удивительно похожий на Хабибуллу. На голове, сердце и животе "Хабибуллы" – небольшие полупрозрачные кружки мишеней.
Не успел Романов осмотреться, как в зал вошел грузный человек в домашнем халате и в ночном спальном колпаке. Было в этом обрюзгшем человеке что-то такое, что заставило Романова вытянуться по стойке "смируо".
"Коробов, – догадался он. – Вылитый член Политбюро ЦК КПСС…"
