Я выхожу из трубы и иду к коридору, по пути озирая помещение. Ни одна другая труба не занята, не считая той, где находится обезьяночеловек, очевидно, проспавший наводнение без инцидентов. Я гадаю, сколько же всего на свете он проспал.
В коридоре по-прежнему около фута воды. Достаточно, чтобы обратить внимание, но недостаточно, чтобы замедлить мое продвижение. Я хлюпаю к рваной дыре. Камней, заперших меня внутри, почти не осталось – несомненно, смыло прочь. Сверху сияет неяркий оранжевый свет, заливающий оставшиеся камни, которые я отталкиваю, выходя из лаборатории.
Источник странного сияния висит в тридцати футах надо мной, у вершины лестницы. Он выглядит, как колокол – или пешка – с окошками наверху. Я окидываю его взглядом, пытаясь постичь, что это такое. Он словно тоже смотрит на меня, медленно пульсируя огнями, будто львиное сердце, бьющееся после того, как он пожрал жертву в Серенгети.
Я замираю без движения, гадая, не нападет ли он на меня, но ничего не происходит. Мое зрение мало-помалу приспосабливается, и с каждой секундой я все лучше различаю зал. Пол представляет собой кошмарную кашу из воды, золы, грязи и крови. На самом дне я вижу трупы марокканских рабочих, погребенные под завалом. Над ними простерлись тела европейцев, порванные в клочья, некоторые обугленные, все до единого изувеченные оружием, которое я даже вообразить не в силах. Это не взрыв, не огнестрельное оружие и не клинок. И умерли они не только что. Раны выглядят давними. Сколько же я тут пробыл?
Я осматриваю трупы один за другим, надеясь увидеть один конкретный. Но Рутгера тут нет.
Я тру лицо. Надо сосредоточиться. Надо добраться домой. К Хелене.
Электрической вагонетки нету. Я ослабел, устал и голоден, и в этот момент даже не знаю, доведется ли мне снова увидеть дневной свет, но я переставляю одну ногу за другой, начиная изнурительный путь из выработки. Я заставляю свои ноги работать изо всех сил, на какие они способны, и готовлюсь терпеть боль, но она так и не приходит. Меня буквально несет из этого места сила и пламень, которых я за собой и не подозревал.
Тоннели проносятся мимо в единый миг, и одолевая последний виток спирали, я вижу свет. Вход в тоннель закрыли каким-то белым пологом.
Я отвожу занавес, и меня окружают солдаты в противогазах и странных гуттаперчевых костюмах. Они валят меня на пол и удерживают там. Снизу я вижу, как к нам стремительно шагает высокий военный. Несмотря на громоздкий резиновый костюм, я узнаю его с первого же взгляда. Это Конрад Канн.
– Он просто вышел оттуда, сэр, – поглядев на него, приглушенно говорит сквозь противогаз один из схвативших меня солдат.
– Ведите его, – бросает Канн глубоким, бесплотным голосом.
Те волокут меня в глубину склада, к ряду из шести белых палаток, напоминающих мне полевой госпиталь. В первой палатке стоят шеренги коек, все до единой накрыты белыми простынями. В следующей я слышу крики. Это Хелена.
Я пытаюсь вырваться из удерживающих меня рук, но я слишком слаб – от голода, от долгой ходьбы, от того, что сотворила со мной труба. Меня держат крепко, но я продолжаю биться.
Теперь я слышу ее совсем отчетливо – в конце палатки, за белым занавесом. Я бросаюсь к ней, но солдаты дергают меня обратно, конвоируя по ряду, так что я успеваю хорошо приглядеться к мертвым людям на узких койках. Меня охватывает ужас. Здесь Лорд Бартон и леди Бартон. Рутгер. Жена Канна. Все мертвы. А есть и другие – люди, которых я не знаю. Ученые. Солдаты. Медсестры. Мы проходим мимо одра, на котором простерся сын Канна. Дитрих? Дитер?
Я слышу, как врачи разговаривают с Хеленой, и как только мы проходим за занавес, я вижу, как они роятся вокруг нее, впрыскивая ей что-то и удерживая на ложе.
Я все пытаюсь вырваться.
– Я хочу, чтобы вы видели это, Пирс, – оборачивается ко мне Канн. – Вы можете наблюдать за ее смертью, как я наблюдал за смертью Рутгера и Марии.
Меня подтаскивают ближе.
– Что стряслось? – лепечу я.
– Вы выпустили на волю все силы ада, Пирс. Вы могли помочь нам. То, что было там внизу, убило Рутгера и половину его людей. Те, кто сумели выбраться на поверхность, были больны. Такой моровой язвы мы и вообразить не могли. Она опустошила Гибралтар и распространяется по Испании, – он отдергивает занавеску, открыв взгляду всю сцену – Хелена мечется по постели в окружении лихорадочно работающих троих мужчин и двух женщин.
Я отталкиваю стражников, и Канн поднимает ладонь, давая им знак не преследовать меня. Подбежав к ней, я отвожу волосы с ее лба, целую ее в щеку, потом в губы. Она просто пылает. Ощущение жара, которым пышет ее кожа, повергает меня в ужас – должно быть, отразившийся у меня на лице. Протянув руку, Хелена ласкает мое лицо.
– Ничего страшного, Патрик. Это всего лишь инфлюэнца. Испанка. Она пройдет.
Я поднимаю глаза на доктора. Тот отводит взгляд, уперев его в землю.
Слезы переполняют мои глаза и медленно сбегают по щеками. Хелена стирает их ладонью.
– Я так рада, что ты жив и здоров. Мне сказали, что ты погиб при аварии в шахте, пытаясь спасти марокканцев, работавших на тебя, – она держит мое лицо в ладонях. – Ты такой храбрец…
Она прижимает ладонь к устам, пытаясь сдержать кашель, сотрясающий все ее тело, заставляя метаться по всей госпитальной койке. Другой рукой придерживает свой раздутый живот, чтобы не удариться им о перила по бокам койки. Кашель не стихает, кажется, целую вечность. Звук такой, будто легкие ее рвутся на части.
Я придерживаю ее за плечи.
– Хелена…
– Я прощаю тебя. За то, что не сказал. Я знаю, что ты сделал это ради меня.
– Не прощай меня, умоляю, не надо…
Ее настигает очередной приступ кашля, и доктора отталкивают меня прочь. Они дают ей кислород, но он, кажется, не помогает.
Я смотрю. И плачу. А Канн наблюдает за мной. Она мечется, бьется, борется – а когда тело ее, обмякнув, замирает без движения, я оборачиваюсь к Канну, и голос мой звучит монотонно, безжизненно, почти как его голос, раздающийся из-под маски. И там и тогда, в импровизированном госпитале «Иммари», я заключаю сделку с дьяволом.
Слезы заструились по лицу Кейт. Закрыв глаза, она из кровати с Дэвидом на Тибете мысленно перенеслась в Сан-Франциско, в ту холодную ночь пять лет назад, оказавшись на каталке. Ее поспешно везли из машины «скорой помощи» в больницу. Врачи и медсестры кричали вокруг, а она кричала на них, но они ее не слушали. Она схватила врача за руку.
– Спасите ребенка, если речь идет о том, я или он, спасите…
Отстранившись от нее, врач рявкнул на дородного санитара, толкающего каталку:
– Во вторую операционную. Живо!
Ее покатили быстрее, накрыв рот и нос маской, а она все цеплялась за сознание.
Очнулась Кейт в просторной, пустой больничной палате. Болело все тело. К руке тянулось несколько трубок. Кейт поспешно поднесла руку к животу, но все поняла, прежде чем коснулась его. Задрав сорочку, увидела длинный, уродливый шрам. Спрятав лицо в ладонях, она плакала долго-долго, потеряв всякий счет времени.
