– Вы можете предположить, кто их оставляет? Мазвабо покачала головой.
– Их может оставить даже тот, кто не посещает службы. Грейфрайерс – историческая достопримечательность, приманка для туристов. Люди посещают ее постоянно.
– А если это кто-нибудь из вашей конгрегации? Неужели вы не обратили внимания на тех, кто мог бы оставить такие листовки?
Мазвабо глянула удивленно.
– Простите, инспектор. Я знаю, что вам приходится придерживаться, как у вас говорится, «официального непризнания» религии и религиозных практик, но вы, кажется, прискорбно невежественны насчет происходящего в вашем городе. В вашем собственном дворе, как говорилось раньше в полиции.
– Сейчас так не говорят. Но, пожалуйста, продолжайте.
– Сейчас в Эдинбурге для воскресных служб Шотландской церкви открыто всего три храма: Грейфрайерс, Толкросс и Олд Кирк на Хай-стрит. Прочие церкви пришлось продать. А три оставшиеся живут за счет туристов. Инспектор, вы, наверное, удивитесь, но наши службы каждое воскресенье посещают две тысячи жителей Эдинбурга. А летом и во время фестивалей – еще больше. Церкви набиты битком. Невозможно проследить, кто оставляет листовки.
– Вы их сохранили?
– Конечно. У меня здесь по экземпляру каждой.
Она встала, подошла к шкафу, выдвинула ящик, покопалась – и вытащила стопочку сложенных пополам листов формата А5. Мазвабо протянула их Фергюсону и отшатнулась, когда их перехватил Лодырь, протянув щупальце.
– Без моих отпечатков одним следом ДНК меньше, – пояснил инспектор.
Лодырь сунул листовки в пластиковый мешок, закупорил его и протянул инспектору.
Тот посмотрел: бумага белая, шрифт черный, плотный. Заголовок верхней листовки, набранный уродливо-причудливыми буквами, гласил:
Пятая прокламация Третьего ковенанта
И сказал Господь воинств небесных:
«Смерть Отступникам и Нарушителям Ковенанта»
Дальше шел текст на смеси английского семнадцатого и двадцать первого веков, настолько же хаотичной, как и расстановка в нем заглавных букв. Фергюсон дочитал до конца страницы.
– Вам не приходило в голову отнести это в полицию? – спросил он.
– Нет. И поэтому мне отчасти неловко.
– Неловко?! – Фергюсон изо всех сил старался не закричать. – Да это же прямая угроза убийством!
– Я не думала, что это можно воспринимать всерьез. Честное слово, я не верила – до вчерашней трагедии.
– И даже после этого вы не обратились в полицию, а только в частном порядке предупредили епископа Сент-Андруса. Почему?
– Почему? – повторила Мазвабо удивленно. – А потому, что, если стоящие за этими листовками всерьез решили претворить свои угрозы в жизнь, они вполне могут повторить самое знаменитое убийство, совершенное прежними ковенантерами. Четвертая прокламация явственно намекает на это. Там были очень злые слова о епископальной церкви – и я подумала о Донни Блэке, потому что…
– Еще раз: почему вы не обратились в полицию? Профессор посмотрела на свой стол, затем – снова на Фергюсона.
– Мне было неудобно. Мне так жаль.
«Да уж, самое время», – подумал инспектор и спросил вслух:
– А почему вам было неудобно?
– Ну вы же понимаете. Полиция не слишком-то дружелюбно относится к церкви, и я подумала… В общем, как я уже сказала, мне жаль, что я не пошла в полицию.
– Вы имеете в виду, что посчитали происходящее внутренним делом церкви? Вы подумали, что обращение в полицию повредит ей?
– Я до вчерашнего дня не считала эти листовки чем-то серьезным. Но – да, в глубине души я примерно так и думала.
– Именно такой образ мыслей привел церкви к их нынешнему положению.
– Да, я прекрасно это понимаю, – Мазвабо поморщилась. – Если я хоть чем-то могу искупить свою оплошность – скажите, я сделаю все возможное.
Фергюсон вдруг понял, что до нее еще не дошло. Пока было непонятно, выйдет ли толк из этой зацепки – Адам в этом сильно сомневался, но то, что Мазвабо не сообщила об угрозах, которые сама восприняла серьезно, могло грозить ей обвинением даже не в преступной халатности, а в соучастии.
– Я буду иметь это в виду, – сказал Фергюсон. – Перед тем как мы покинем вас, не могли бы вы быть так любезны и предоставить нам образец своей ДНК, чтобы мы могли исключить ваши следы при анализе листовок?
– Конечно! – отозвалась Мазвабо. И в голосе ее прозвучала радость – впервые за все время беседы.
Но улыбка застыла на ее лице, когда перед ней возникло щупальце ропа с ватным тампоном. Профессор закрыла глаза и открыла рот.
– Мне не нравятся эти штуки, – сказала она после того, как робот взял и упаковал образец.
– Не нужно говорить о ропе так, будто его здесь нет, – посоветовал инспектор, вставая. – Он вполне способен участвовать в беседе.
– О, это я как раз знаю. Тест Тьюринга и тому подобное. Но это не значит, что у него есть чувства, которые можно оскорбить.
– Я вижу, вы вполне искренне выражаете свое мнение, – заметил Лодырь. – Позвольте осведомиться, почему вы так считаете?
Мазвабо слегка растерялась.
– Ну, даже если вы разумны в человеческом смысле – в чем я сомневаюсь, – вы все равно машина, детерминированная система.
Профессор с улыбкой искоса глянула на инспектора.
– Надеюсь, вы не обиделись?
– Я не обижаюсь, – ответил роп.
– Ловлю вас на слове, – сказала Мазвабо и вымученно улыбнулась. – А почему их называют «роп»? – спросила она у инспектора.
– Это сокращение от «робот охраны правопорядка».
– Теперь все ясно, – Мазвабо рассмеялась. – А то мне почему-то всегда казалось, что их назвали в честь Джоанны Роп.
– Кого?
– Вы ее не помните? Последний министр юстиции в правительстве соци.
– Никакой связи! – заверил Фергюсон, чуть вздрогнув.
– У нас – другие законы. Совсем, – добавил робот и направился к двери.
Инспектор шагнул следом – но задержался в дверях.
– Кстати, я вижу, у вас есть клипфон. Может, у вас есть и айфинк?
Мазвабо подняла гаджет в розовом корпусе.
– Я всю свою работу держу на нем. Я не так уж старомодна, как вы думаете.
– Загляните в меню «Игры». Там есть игра под названием «Предсказатель». Она работает с большинством моделей клипфона. Очень простая игра. Положите айфинк на стол, коснитесь пальцем – и загорится свет.
– Звучит несколько бессмысленно.
– Уверяю вас, вовсе нет. Попробуйте и увидите.
