Очнулась она возле тех самых ворот, в которые пыталась проскочить. Великолепный стоял рядом и мило улыбался, глядя, как она ворочается и пытается сесть. Больше всего остального у Гейры болела переносица, и она поняла, что Сиятельный Морох удостоил ее лишь щелчка по носу. Улыбка Мороха никогда никому ничего хорошего не предвещала, но Гейре было уже всё равно – до нее самой вдруг дошло, почему она решилась на то, чтобы пойти поперек самого Великолепного – просто она жила уже достаточно долго, и все доступные радости жизни, та мера власти, знаний, наслаждений, которая была ей по силам, – всё это уже давно прискучило ей. Но в полной мере она осознала это только сейчас, когда гибель уже нависла над ней, и никакого сожаления об утерянном будущем она не испытала.
– Не тяни, старик, – сказала Гейра, заглянув Мороху в глаза, чего ранее не осмеливался делать ни один из Избранных. – Или хочешь, чтобы я на дыбе повисела или под тебя напоследок легла?
– Смерти ждешь. – Морох присел возле нее на корточки. – Да, как смертной ты была, так смертной и осталась… Отсюда тебе уже не выйти, но и смерти тебе не видать, как самого Небесного Тирана. Правда, стоило бы тебе всё-таки сначала справиться с той девчонкой, от которой ты однажды позорно бежала… Но ничего, пусть этим займется Щарап. Старушка и так довольно отдыхала…
У Гейры вдруг мелькнула мысль, что жизнь ей, возможно, будет всё-таки оставлена, и она, вопреки тому, что думалось ей накануне, уцепилась за эту слабую тень надежды. В конце концов, Морох зачем-то ей доказывал всё это время, что, как бы она ни старалась, не в ее силах хоть как-то угрожать ему…
– Ты еще долго… просуществуешь. – Морох говорил негромко и почти приветливо. – Но отсюда тебе уже нет обратной дороги, и поэтому я могу открыть тебе несколько тайн, которыми я ни с кем, кроме себя самого, не делился. Вставай и следуй за мной.
Он поднялся с корточек и направился к воротам, за которыми надеялась скрыться от него Гейра, и она послушно, как побитая собачонка, поплелась за ним. За воротами оказался точно такой же коридор, и они шли по нему, казалось, целую вечность, а Морох по пути всё говорил и говорил, а она жадно ловила каждое слово, надеясь уловить хоть что-нибудь, способное ей помочь.
– Тебя, наверное, нередко посещали сомнения в том, что в нашей общей борьбе есть хоть какой-нибудь смысл, а если смысл тебя не волновал, то уж в том, знаю ли я, что делаю, ты точно сомневалась… Тебе просто всегда в радость были свобода, могущество и безнаказанность, которые я дарую Избранным своим, и, конечно, тебя всегда интересовал источник Силы, которым я владею. Именно власть над силами и пробуждает ту неутолимую жажду творчества, без которого бессмысленно любое движение вперед, вызываемое чьей-то волей. Когда-то Небесный Тиран создал всё живое и неживое в этом мире, и он же дал закон, который я до сих пор не могу преодолеть, – он дал возможность из мертвого самопроизвольно рождаться живому, но вот превращать живое в мертвое, к сожалению, никому не дано. Ты, конечно, скажешь, что видела горы трупов, да и сама перебила кучу народу во славу Великолепного, то есть меня. Но на самом деле смерти нет – есть лишь переход жизни из одного состояния в другое. Что бы ни делать с телом, дух не погибает и не распадается, и единственное, что с ним можно сделать, – это перевоспитать… Ты и вправду думала, что вот это тело принадлежит мне? Да у меня таких сотни в шкафчике висят. Но это мое самое удобное тело – моим мыслям не так тесно в этом мозгу – потому что иных там почти нет. А ведь когда-то он был великим мудрецом, и даже я у него многому научился. А теперь… Ну, сама видела – когда ты подошла к нему, он некоторое время был предоставлен самому себе. Сам виноват – захотел бессмертия. Он получил его, но пользоваться им может только изредка, когда меня нет… Так что любую сущность можно обратить в камень, можно переселить в паука, можно подчинить, можно заточить, а вот уничтожить никак невозможно. Я пытался, и до меня пытались… Зато если у кого-нибудь это получится, все законы, которые нам навязал Тиран, вывернутся наизнанку, и только тогда мы победим, то есть я победю – вы то здесь ни при чем, вы – лишь орудия мои, товарищи, единомышленники, сотрапезники. Тем, кто останется со мной до конца, может быть, что-то и обломится, а может быть, и нет…
Тем временем коридор кончился, и они вышли на открытую площадку, полукругом выступающую из стены башни. Над ней висело непроглядное полотно бархатной тьмы, а к своду, состоящему из Ничего, были прикованы цепями несколько огромных шаров свинцового цвета. Время от времени шары дергались, как будто пытались оторваться от своих оков, и снова безнадежно замирали.
– Вот они, кормильцы наши, – сказал Морох и схватил Гейру за запястье. – Вон там, в этих шариках, заключены те, кто и вправду бросал вызов Небесному Тирану. Но они были смяты, растоптаны, и я видел это, потому что тот, кем я тогда был, участвовал в этой битве на стороне Творца. И когда эти могучие гордые духи были закованы, я стал их тюремщиком. Их сила отделена от воли, а воля от сущности, иначе никакая тюрьма не удержала бы их. Я стерег их тысячи лет, и чем дальше, тем сильнее грызла меня зависть. Ты слышишь! Я, свободный, завидовал им, плененным. Они не в силах использовать свою мощь, которую никто не сумел уничтожить, они не могут даже пошевелиться, настолько надежны и несокрушимы эти запоры, но однажды случилось то, к чему я стремился веками, – я добился того, чтобы они заметили меня, своего ничтожного тюремщика. Теперь уже никто и нигде, кроме меня и самого Небесного Тирана, не помнит их имен, и в этом я равен самому Творцу. Мое знание помогло мне до них докричаться, когда им наскучило хранить свое молчание. И я предложил им воплотить их замыслы, пользуясь силами, которые им остались подвластны. Потом мы скрылись от всевидящего ока Творца все вместе – и тюремщик, и тюрьма, и заточенные в ней. Я сам нашел эту пылинку, эту крохотную щель в сотворенном пространстве. Я сам не знаю, где мы сейчас – может быть, в наросте грязи на ноге какого-нибудь нищего или в недрах какой-нибудь звезды… Стоит оторваться от созерцания очевидного, начинаешь понимать, что бесконечное может уместиться в малом. Хотя, возможно, и тот мир, который я жажду уничтожить, чтобы сотворить вновь, и так зажат у меня в кулаке… Впрочем, нас никто и не ищет, потому что в моих руках ключ от узилища, и если я почувствую обращенное на себя всевидящее око, я, не раздумывая, выпущу их на волю, и это мое самое грозное оружие. Я неуязвим. Я намерен, сколько бы времени и сил это ни отняло, добиться всего, что наметил. А когда я создам первый свой мир, живущий по данному мной закону, взор мой обратится дальше и дальше – в бесконечность…
Говоря громче и громче, Морох всё крепче и крепче сжимал запястье Гейры, и в конце концов страшная боль пронзила всё ее существо. Вопль, прокатившийся многократным эхом под черными сводами, заставил Мороха вздрогнуть и ослабить хватку. Она вырвалась и метнулась к ближайшему шару. Но в последний момент Великолепный схватил ее за ногу, подтянул к себе и прижал коленями к каменному полу.
– Здесь кричать нельзя, – отчетливо произнес он, глядя ей прямо в глаза. – Здесь положено молчать… всем, кроме меня.
Он отпустил Гейру, и тут же ее начали оплетать тончайшие нити. Она успела вскочить, но более не могла пошевелиться, оказавшись в центре плотного прозрачного клубка. Сверху на нее обрушилась еще одна цепь, гораздо тоньше остальных, и уцепилась за шар, пленницей которого она стала.
