Герлин содрогнулась, когда ее втолкнули в убогую, устланную сеном камеру. Она наконец перевела дух и ощутила боль в ногах от долгого бега. Пот еще не высох на ее теле, и вскоре ей стало холодно. На ней было только легкое летнее платье, плащ она потеряла, когда они с Авраамом убегали от преследователей. Дрожа, она ощупала стены и пол камеры. Здесь царила такая непроглядная тьма, что она не могла различить своих рук, поднеся их к глазам, а когда выпрямлялась, ударялась головой о потолок. Камера представляла собой каменный мешок с железной решеткой на одной его стороне. Возможно, через нее хоть воду поставили. В горле у нее пересохло, там будто полыхал огонь, а голова раскалывалась.
Герлин все же нашла кувшин с водой и жадно стала пить, хоть жидкость застоялась и имела тухлый привкус. В этот момент она услышала стоны за стеной. Она с трудом вспомнила, что Авраама затолкнули в соседнюю каморку. Смогут ли они поговорить друг с другом через решетку?
— Авраам? — тихо произнесла она. — Авраам, ты ранен? — Все формальности были позабыты.
В соседней камере раздался шорох. Похоже, это был такой же каменный мешок, отделенный от ее камеры стеной. Даже если бы было светло, Герлин не смогла бы увидеть друга, но все же он услышал ее голос.
— Герлин… Герлин, у тебя есть вода? — Голос Авраама был едва слышен.
— В нише справа от входа, — сказала Герлин. — В глиняном кувшине.
Она слышала, как Авраама пытается дотянуться до ниши, и надеялась, что камеры действительно были одинаковыми. Вскоре раздалось приглушенное ругательство — похоже, ее друг схватил кувшин разбитыми пальцами. Потом она услышала, как он жадно глотает.
— Что с твоими руками, Авраам? — обеспокоено спросила Герлин. — Есть переломы?
— Да нет! — голос Авраама теперь звучал бодрее. — Только сильно болят, как и плечо, я не смог удержаться на ногах и грохнулся на каменный пол. От этого я точно не умру, не переживайте. Но я не готов поспорить, что доживу до момента, пока мои раны заживут!
Герлин вздохнула:
— Что они сделают с нами, Авраам? И что будет с Дитмаром… Соломоном?
— За него не надо переживать, — прошептал Авраам. — Нам нужно заботиться о живых, в первую очередь о себе самих, да и о Дитмаре и Мириам…
— Но что мы можем сделать? — в отчаянии воскликнула Герлин. — Тем более находясь здесь…
— Мы тут долго не пробудем. По крайней мере вы. Этот медальон, который был на вас… он их озадачил и привлек к вам внимание. Что это, Герлин? И чем он может нам помочь?
Герлин кратко рассказала Аврааму о подарке госпожи Алиеноры. Юный еврей присвистнул.
— Еще одна причина нас повесить, — заметил он. — Замаскированные под евреев шпионы Ричарда Плантагенета!
Герлин отрицательно помотала головой, хоть Авраам этого, разумеется, не мог увидеть.
— Зачем шпиону маскироваться под еврея? Я имею в виду…
Но до того, как она закончила свою мысль, в ее темницу пробился свет факела. На ступеньках появился городской страж и открыл камеру Герлин.
— За мной, на допрос, — кратко бросил он и грубо поднял молодую женщину на ноги, поскольку ей трудно было встать.
Она неохотно последовала за мужчиной наверх и прищурилась, привыкая к сумеречному свету служебной комнаты. Герлин обрадовалась, увидев, что Чарльз де Сент-Мену все еще здесь. Похоже, стражи позвали начальника. Он как раз, хмурясь, разглядывал медальон.
— Что в этом странного? — недовольно произнес он. — Девчонка еврейка, вы ведь сами сказали. Может, ее отец держал ссудную кассу, оттуда и украшение.
— Простите, мосье, но король изгнал всех евреев уже много лет назад, — заметил писарь. — На этот момент в Париже работают всего две ссудные кассы, обе управляются мошенниками, но христианами уже в нескольких поколениях. Эти ребята и их жены нам известны. Она к ним не имеет никакого отношения.
— Ну, ясное дело! — вставил Чарльз де Сент-Мену. — Она вообще не из этих мест, а из Баварии.
— А говорит по-французски, как француженка! — рассмеялся жандарм, который схватил Герлин и тащил ее сюда. — Может, не как парижанка…
— Она, должно быть, выучила язык при дворе, она благородного происхождения! — заявил господин Чарльз. — Поверьте мне, мосье, рыцарь сразу же это поймет.
— Разве вы до этого не говорили, что она паломница? — язвительно спросил страж.
Начальник сверкнул глазами на рыцаря:
— Так кто же она, монсеньер? И предупреждаю вас, говорите правду! Если в итоге откроется, что это измена или шпионаж, рыцаря также могут повесить!
Чарльз де Сент-Мену расправил плечи.
— Рыцаря могут казнить только лишь с помощью меча, — заметил он. — Разве что его прежде лишат рыцарского звания, что возможно только в том случае…
— Господи, молодой человек, да говорите уже, что хотели! — У начальника явно были другие заботы, и он чувствовал себя обремененным делом Герлин — или же его значимость была преувеличена?
Чарльз бросил на Герлин взгляд, полный сожаления. Он явно хотел защитить ее, но принципы вынуждали его говорить правду.
— Я знаю госпожу Линдис как жену христианского цирюльника, — начал он свой рассказ.
Герлин слушала его со все возрастающим беспокойством. Чарльз говорил только правду. Описывая странных попутчиков господина Мартинуса, он отметил, что его удивили придворные манеры Герлин. Придворный решил бы, что эта волнительная история может быть связана с политикой, но, скорее всего, с любовными отношениями или враждой между благородными семьями. А вот городской страж наверняка решил, что они действительно поймали шпионку.
— Предательница, нанятая Ричардом Плантагенетом! — тут же сделал вывод начальник, мрачно глядя на Герлин. — Что вы скажете по этому поводу, госпожа… Линдис? Или как вас там на самом деле зовут?
Герлин вздохнула.
— Герлиндис Орнемюнде из Лауэнштайна, — сообщила она. — Но я не шпионка! Как это возможно, мы ведь прибыли из Баварии! Как английский король мог нас нанять? Я только… — Герлин не приходила в голову никакая подходящая история. Может, ей стоит рассказать правду?
В этот момент распахнулась дверь, ведущая к подземным камерам, и появились двое стражей.
— Она все же собиралась к королю! — торжествующе заявил один из них. — И к английскому, а не к нашему достопочтенному господину.
Герлин показалось, что ей не хватает воздуха.
— Мы только что занимались еврейским мальчишкой. Зачем гадать, парень ведь был с ней, он должен знать, куда она направлялась. В любом случае, мы его раскололи.
— Вы его пытали? — глухо спросила Герлин.
Во времена правления Дитриха никого ни при каких обстоятельствах в Лауэнштайне не пытали. Соломон объяснял своему подопечному, что сказанное истязаемым во время пыток не может быть правдой. Испытывая боль, человек сознается в чем угодно.
