— Мне правда нужно быть там через десять минут. А то, если продавец такой вредный, каким описывает его Бен…
— Ну ладно, — произнес Ричард. — Через два часа. Я тебя люблю.
— И я тебя люблю.
Он стал спускаться в метро, обернулся, послал мне воздушный поцелуй. На мгновение, подняв воротник своей коричневой кожаной летчицкой куртки, он стал похож на человека из другой эпохи, внезапно сбросил с себя три с половиной десятка лет. Двадцатилетний юноша, он с мучительной тоской в глазах смотрел на любимую женщину, отправляясь навстречу опасности. Потом грустно улыбнулся и исчез.
Я пошла в направлении стадиона «Фенуэй-парк». Солнце уже клонилось к западу, но улица все еще купалась в его медном сиянии. Осень. Это время года, столь бесподобно прекрасное — особенно в Новой Англии, — обычно настраивало меня на меланхолический лад. Потому что дивный калейдоскоп его багряно-золотистых красок сменяли блеклые цвета. С ними надвигалась туманная тень зимы, а с нею — конец еще одного года. И вот еще двенадцать месяцев пролетели.
А потом…
Еще два дня назад…
Мое нынешнее необыкновенное приключение подчеркнуло то, что я прежде не принимала в расчет: если позволить, жизнь может обойти стороной всю традиционную рутину и продемонстрировать свою способность изумлять, может напомнить, что в тебе еще остался запал страсти. Главное — не отворачиваться от того удивительного, что подбрасывает тебе судьба. Если ты похоронил свой дар ценить то, что заслуживает восхищения, в суете мелких забот, заполняющих наше повседневное бытие, запамятовал, что ты поистине достоин любви и всего того доброго, что она несет с собой, осень приходит и уходит с монотонной регулярностью. Ты ведешь скучное, заурядное существование, молча тоскуя о жизни, полной ослепительного блеска, которая вроде бы так близко, но всегда вне досягаемости.
Ньюбери-стрит с ее беззаботной атмосферой осталась позади, и я теперь шла по улице Фенуэй, где царствовал дух более сурового реализма, не располагавшего к праздному шатанию по магазинам. «Художественный салон Норма» оказался невзрачным магазинчиком, расположенным на ничем не примечательном углу улицы Фенуэй. Он занимал небольшое помещение на первом этаже здания, имел всего одну витрину (с грязным стеклом), в которой в произвольном порядке стояли и лежали кисти, мольберты, тюбики с краской. Табличка с надписью, сделанной трафаретным шрифтом, гласила: «МЫ СОЗДАЕМ ИСКУССТВО».
Такой же прагматизм царил и в самом магазине. Все его скромное пространство было уставлено масляными, акриловыми и акварельными красками, кистями всех мыслимых и немыслимых размеров, свернутыми в рулоны холстами и деревянными планками для рам.
— Вы, должно быть, мама Бенджамина Гениального.
Голос раздался из-за забитого товаром ржавого металлического стеллажа за прилавком.
— А вы Норм?
— Значит, он вас проинструктировал? Вы пришли за тетроновым синим кобальтом — самым небесным азуром из всех современных синих красок.
— Азур, — произнесла я, пытаясь осмыслить это слово, и, наконец, добавила: — Неплохо.
— Может, вы знаете более благозвучный синоним?
— Лазурь?
Молчание. Потом из-за ржавых полок появился сам Норм.
— Я потрясен. А вы, оказывается, еще и красавица.
Я изо всех сил старалась не покраснеть. Не получилось. Норма я себе представляла по-другому. Само его имя, сварливый характер, на который намекал Бен, настраивали на то, что я увижу кого-то вроде персонажа одного из романов Сола Беллоу: старосветского торговца патриархального типа, суетливого, понимающего толк в живописи и в художниках, человека энциклопедических знаний в своей области и столь же подверженного страстям. А Норм оказался высоким, худым мужчиной примерно моего возраста, в экстравагантных темных очках с огромными стеклами и с вызывающей козлиной бородкой. Его вполне можно было представить за кафедрой одного из близлежащих колледжей, где он бы читал лекции по абстрактному экспрессионизму, своей внешностью, манерой общения и преподавания эпатируя студентов, считающих его эталоном эксцентричности.
— Вы тот самый Норм? — уточнила я.
— Да, «тот самый». Но, надеюсь, не стандарт…
По его тонким губам скользнула едва заметная улыбка. О боже, он со мной флиртует. Три дня назад я была бы польщена. Но сегодня…
— Боюсь, у меня мало времени, — сказала я, — да и вы, я знаю, закрываетесь в четыре.
— А Бенджамин Гениальный, наверно, вас предупредил, что я займусь смешиванием краски только после того, как получу деньги.
— Почему вы так зовете моего сына?
— Бенджамином Гениальным?
— Да, именно.
— Потому что он гений.
— В самом деле?
— Вы услышали в моем голосе иронию?
— Вообще-то, да.
— Плохая привычка, о чем мне неустанно напоминала моя бывшая жена.
Спасибо, что поделились со мной кое-какой личной информацией.
— Откуда вы знаете, что мой сын…
— Не стесняйтесь, произнесите это слово. Гений. Откуда я это знаю? Он покупает у меня краски уже примерно с год, наведывается сюда примерно раз в полтора месяца. Мы стали общаться. Ваш сын потрясающе разбирается в искусстве. Правда, очень не уверен в себе. В прошлом году, когда он сказал мне, что на выставке «Художники штата Мэн» экспонируется один его масштабный коллаж, я специально на полдня вырвался в Портленд, чтобы взглянуть на него. И должен вам сказать: Бенджамин — гений.
Меня переполнила материнская гордость, и в то же время я нутром почувствовала, что Норм, как и куратор Бена, Тревор, в жизни моего сына играет роль наставника, по-отечески чуткого и отзывчивого, — надежного наставника, которого Бен так и не обрел в родном отце.
— Полностью с вами согласна, — сказала я. — Просто услышать это от человека, который, вне сомнения, знает толк в художниках…
— У вашего сына есть талант. И я, честное слово, вздохнул с облегчением, когда он позвонил мне вчера, заказал краску и рассказал про свое новое большое полотно, которое почти закончил. От одного из его преподавателей я слышал, что у него был нервный срыв. Надеюсь, вы не против, что я так это назвал…
— Ничуть. Вы дали верное определение.
— Я сам пережил нечто подобное в конце восьмидесятых, когда учился в Род-Айлендской художественной школе. В результате забросил керамику, которая была моей специализацией. Стал заниматься всем понемногу — преподавал, подрабатывал дизайнером в рекламных агентствах, в конце концов открыл вот этот маленький магазинчик, который, по крайней мере, мой собственный. Но так и не вернулся к тому, чему хотел посвятить свою жизнь… Что-то я разболтался… Еще одна плохая привычка. В общем, здорово, что Бенджамин сумел вернуться к своему творчеству. И то, что ему понадобился тетроновый синий кобальт… как говорят в долине Сан-Фернандо, это козырно. Ведь тетроновый синий кобальт, как вы догадались, изысканный цвет. На неуловимом уровне отличается от всех других оттенков небесно-голубого. Ну вот, опять я вас заболтал — слишком много времени провожу в одиночестве, смешивая краски, — как будто у вас нет других дел, только меня слушать.
