— Вы сказали, что к смешиванию красок приступите после оплаты.
— Боюсь, от этого правила я не отступаю. Сам был из тех художников, кто не платил продавцам товаров для живописи, и сам на первых порах, когда открыл магазин, слишком часто отпускал товар в кредит. Так что сначала вам придется заплатить двести семь долларов, а уж потом я начну священнодействовать в своей лаборатории… это займет не более получаса.
Услышав цену, я попыталась не побледнеть. Норм заметил мое изумление.
— Знаю-знаю, — произнес он. — Mucho dinero.
[51]
Но если вам нужна тетроновая лазурь, придется раскошелиться. Однако краска того стоит — исключительно насыщенный цвет.
Я вручила ему свою кредитную карту. Норм вставил ее в терминал, соединенный с кассовым аппаратом.
— У меня в лаборатории есть кофеварка и относительно удобное старое кресло, — сказал он. — Буду рад угостить вас хорошим кофе и развлечь искрометными беседами, пока смешиваю краску.
Я подписала чек.
— Такой погожий денек… — произнесла я.
— Я вас понял, — ответил Норм, пытаясь скрыть разочарование. — Река в двух кварталах отсюда. К трем сорока пяти все будет готово.
Я поблагодарила Норма. Следуя его совету, прошла два квартала до реки Чарльз, протекавшей мимо кампуса Бостонского университета, находившегося на этом берегу, с которого открывался вид на величественный Гарвард, расположившийся на кембриджской стороне. Два научных мира — один ультраэлитарный, второй — стоящий на несколько ступеней ниже в системе престижного высшего образования — смотрели друг на друга, разделенные рекой, вдоль которой некогда обосновались первые колонисты. Из созданного ими поселения выросли этот город, целая страна, а вместе с ней появились сотни миллионов историй человеческих судеб — всех тех людей, которые так или иначе отбывали свой срок здесь. Эти истории по большей части умерли с теми, кто их прожил. Жизнь индивидуума ничто в сравнении с метафизикой вечной реки. Но для каждого человека его собственная жизнь — целый мир. Ведь в истории наших судеб важна каждая мелочь, даже если мы сами считаем, что ведем обыденное существование. Жизнь каждого человека — отдельный роман. И именно от нас в большей степени зависит то, как развивается и меняется сюжет, интересный он или скучный, хотя не все это осознают.
По реке плыли лодки, управляемые полудюжиной молодых гребцов. Двигаясь в унисон, они одновременно взмахивали веслами, демонстрируя чудеса синхронного ритма. По набережной трусили бегуны, родители гуляли с маленькими детьми, на скамеечке страстно обнималась парочка влюбленных лет двадцати пяти. Несколько дней назад столь пылкие объятия пробудили бы во мне чудовищную зависть.
Я смотрела на бурые воды реки Чарльз, а перед глазами стоял мой возлюбленный. Я представляла, как через каких-то полтора часа мы снова, обнаженные, будем вместе лежать в постели, и он, как и прежде, будет глубоко во мне, и мы снова и снова будем признаваться друг другу в любви, в том, что мы больше не одиноки в этом мире.
Мне вспомнился разговор с Нормом. Определенно, интересный мужчина. И одинокий. Человек, желающий вступить в связь, которая переросла бы в отношения, что изменили бы его жизнь.
Он тоже горевал по несбывшимся надеждам. Не падай духом, хотела сказать ему я. Ведь жизнь твоя может измениться в мгновение ока.
Спустя двадцать минут, когда я вернулась в его магазин, он вручил мне прочный пакет с двумя литровыми банками краски. Потом взял крышку от какой-то другой банки, на которую было налито несколько капель смешанной им голубой краски, обмакнул в нее тонкую кисть и быстро начертил квадрат на листе для рисования. Затем, обмакивая кисть в краску, выкрасил белое нутро квадрата в голубой цвет.
— Есть стандартный небесно-голубой цвет, который встречаешь повсюду. А есть тетроновая лазурь — краска прозрачной синевы, интенсивного беспримесного ультрамаринового оттенка. Вглядитесь в этот квадрат и скажите, что вы видите?
— Безграничность. Желанную безграничность. С неограниченными возможностями.
— Великолепно, — сказал Норм. — Потрясающе. Можно задать вам вопрос личного характера?
— Да, я замужем.
— Счастливы в браке?
— Не очень.
— Понятно.
— Но у меня есть любимый человек.
Его улыбающиеся губы вытянулись в тонкую линию.
— Ему повезло, — наконец произнес он.
Спустя сорок минут, решив пешком пройти весь путь по Ньюбери-стрит и через парк, я уже входила в отель. Пакет с краской был тяжелый, и у меня занемела рука, но я не обращала на это внимания. Меня переполняли бурная радость и почти маниакальное физическое желание. Поднявшись на лифте на верхний этаж, я чуть ли не вприпрыжку добежала по коридору до нашего люкса, карточным ключом открыла дверь, увидела свой чемодан. Фантастика! Он здесь.
— Привет, любимый! — крикнула я, думая, что Ричард, наверно, в ванной.
Ответом мне была тишина.
— Ричард?
Тишина.
Я заглянула в ванную. Пусто.
— Ричард?
Потом я увидела на кровати его новую куртку, а на ней — его сложенные новые очки. На подушке лежала записка. Я взяла. Прочитала:
«Дорогая Лора.
Я люблю тебя больше всего на свете. Но я не могу быть с тобой. Мне нужно ехать домой.
Прости.
Ричард».
Глава 4
Вы замечали, как внезапно замирает все вокруг, когда на вас обрушиваются страшные новости? Словно невыносимая боль умерщвляет все звуки вне зоны восприятия вашего неизбывного горя. Я прочитала записку один раз. Села на кровать. На ту самую кровать, на которой мы вчера скрепили интимной близостью свою любовь. На ту самую кровать, на которую мы возвращались множество раз, чтобы забыться в любовном экстазе, изведать упоение, которое доселе было для нас terra incognita.
«Такой любовной близости я еще не знала», — шепотом призналась я ему, когда мы отдыхали рядышком после того, как впервые познали блаженство в объятиях друг друга. «Я тоже», — шепнул он мне в ответ.
Я снова прочитала записку. На этот раз пытаясь осмыслить ее содержание, уловить некий положительный подтекст.
Я люблю тебя больше всего на свете. Но я не могу быть с тобой. Мне нужно ехать домой.
Он заявил мне о своей безоговорочной любви. Написал это в первую очередь. Его чувства сомнений не вызывали, они были абсолютно искренними. Значит, что-то произошло. Может быть, ему пришлось позвонить жене, и та стала взывать к его совести? Он запаниковал, решил, что ему нужно ехать домой. Потому и написал: «Я не могу быть с тобой». Мюриэл поняла, что теряет мужа, и надавила на него. Я не удивлюсь, если в качестве инструмента она использовала их несчастного сына. И мой Ричард — глубоко порядочный семьянин — встревожился и решил, что ему просто необходимо вернуться домой и уладить проблему. Но, увидев свою жену, которая, по его словам, была холодна, неприветлива, физически его отвергала, он наверняка снова сядет в машину и поедет искать меня. И мы воссоединимся. Снова будем вместе.
