А мне показалось, что мы с ним очень давно знакомы.
Я не могла отвести от него глаз. На носу монаха сидели большие очки с толстыми стеклами, совершенно несоразмерные с узким, почти детским лицом, а черная оправа выглядела еще абсурднее. У него был необычно длинный острый нос и маленькие глаза. Полные губы заставили вспомнить про «ботокс». Улыбка выдавала глубокий прикус. Но в облике и движениях буддиста жило удивительное изящество. От него веяло спокойным достоинством. Такой человек либо не замечал недостатков своей внешности, либо был к ним полностью безразличен.
Монах сложил руки на коленях, закрыл глаза. Черты его лица мгновенно расслабились.
Его пример вдохновил меня, я решила помедитировать снова, но теперь передо мной стояло лицо этого старика. Я разволновалась, ныла поясница, болела спина и вдобавок начало першить горло. Это была настоящая пытка. Попробуй медитировать в таком состоянии!
Прозвучал гонг. Медитация окончилась. Облегченно вздохнув, я открыла глаза. Старый монах исчез. Я огляделась, чувствуя, как в душе нарастает раздражение. Эми продолжала неподвижно сидеть с закрытыми глазами, остальные медленно поднимались.
Старый монах как сквозь землю провалился.
За обедом я познакомилась с другими гостями. Все они были из Нью-Йорка. Преподавательница йоги, женщина примерно моего возраста. Пожилой вдовец, надеявшийся, что медитации помогут отпустить жену, умершую год назад. Студентка, ищущая чего-то, о чем сама не ведала. Журналист, который говорил исключительно о своей будущей книге под названием «Сила тишины». Я ела овощное карри и надеялась, что книга окажется интереснее рассказов о ней. А у меня из головы не шел старый монах. В какой-то момент застольные разговоры начали мешать. Я переглянулась с Эми. Она мгновенно все поняла, и через несколько минут мы сидели в моей комнате.
Эми пришла с полотняным мешком. Мне вдруг показалось, что там спрятаны сокровища. Но внутри оказалась свеча, две рюмочки, штопор и бутылка вина.
– Здесь разрешают выпивать? – шепотом спросила я.
Вот она, юридическая закваска! Закон прежде всего.
Эми улыбнулась и приложила палец к губам. Затем зажгла свечу, погасила свет, после чего откупорила бутылку, наполнила рюмочки и села рядом со мной на кровать:
– Будда говорил: «Дурак, сознающий свое невежество, по сути – мудрец».
– Я думаю, Будда не похвалил бы нас за то, что мы пьем вино в таком месте. Или это занятие превратит нас в мудрецов?
Она заговорщически подмигнула.
– А ты сама – буддистка? – спросила я.
– Почти.
– Что это значит?
– Будда говорил: «Жить – значит страдать».
– И что?
Эми наклонилась к моему уху и прошептала:
– Великий мастер ошибался: жить – значит любить.
– Любовь и страдание не являются взаимоисключающими, – возразила я. – Скорее, одно предполагает другое. Как ты думаешь?
– Чепуха. Кто по-настоящему любит, не страдает.
На этот раз ее шепот был еще тише.
– Это не так.
– Так, подруга. Поверь мне. – Она привалилась к стене, приподняла свою рюмку. – За влюбленных.
– И за страдающих.
Мне не хотелось дальше говорить на эту тему. Воспользовавшись паузой, я спросила, не видела ли Эми в зале медитаций старого буддиста в громадных очках.
Подруга покачала головой, потом сказала:
– Монахиня говорила, что у них гость из Бирмы.
– Она что-нибудь рассказывала о нем? – спросила я, снедаемая любопытством.
– Только, что он достаточно стар. В Бирме его почитают. У него там множество последователей. Люди со всех концов страны приезжали к нему за советом. Причин я не знаю, но ему пришлось бежать из Бирмы. Здесь он около месяца. Ведет уединенную жизнь в лесной хижине. Монахиня говорила, они сами его редко видят. Обычно он не участвует в групповых медитациях. Странно, что сегодня решил показаться.
Некоторое время мы молча смотрели на пламя свечи.
– Кстати, что этот голос говорил о нашей поездке?
– Ничегошеньки.
– Видишь, как я была права, убедив тебя поехать? Тебе стоит чаще ко мне прислушиваться.
– Вряд ли ее молчание обусловлено лишь поездкой.
– А чем еще?
– Быть может… Я не знаю.
– Время покажет. Ты как, хочешь завтра вернуться в Нью-Йорк или побудем здесь подольше?
– Подольше.
Мы тихо, как две заговорщицы, чокнулись.
Ночью подморозило, трава покрылась тонким слоем инея. Здание опустело. Гости уже ушли на первую медитацию – на лужайке виднелись их следы. Каждый сделанный нами шаг оставлял след.
Я оделась и вышла. Чистый холодный воздух пах зимой. Тонкие безлистные деревья казались прутиками, воткнутыми великаном в землю.
Розово-красные цвета неба. Поднимающееся солнце.
Меня не тянуло снова мучиться на медитации, лучше прогуляться в лесу. Туда вела приметная тропка, начинавшаяся у здания.
На пути мне встретился ручей. Вот и первые льдинки, украшавшие ветви, склоненные над водой ручья.
Я шла, наслаждаясь хрустом прутиков под ногами.
Зачем мы здесь?
Радости ее вопрос у меня не вызвал. Некоторое облегчение – да. И любопытство.
– Я приехала в поисках ответов.
На какие вопросы?
– Захотелось узнать, почему слышу твой голос и откуда ты взялась.
Молчание.
– Почему ты молчала вчера?
Никакой реакции.
– Что тебя настораживает?
Хочу выбраться отсюда.
– Почему?
Я боюсь, – шепотом ответила она.
– Чего?
Я задыхаюсь от страха. Помоги мне.
Куда только девался властный, приказной тон, которым она донимала меня в Нью-Йорке! Здесь она стала слабой. Наверное, ей действительно плохо.
– Чего ты боишься? – снова спросила я.
Сама не знаю…
Она долго молчала.
Сапог. Я боюсь черных сапог. Начищенных. Таких блестящих, что в них отражается мой страх.
– Чьи это сапоги?
Смерти.
– Кто их носит?
Посланцы.
– Чьи?
Посланцы Страха.
– И кто их посылает?
