Потом на крыльцо вышли мальчик и девочка в красных рясах послушников. Дети вопросительно уставились на нас. Следом возник монах. Он положил руки на плечи воспитанникам и что-то прошептал. Послушники засмеялись. Монах медленно спустился к нам, шаги его были уверенными и слегка пружинистыми. У меня заколотилось сердце. Неужели это и есть Тхар Тхар – человек, о котором я столько знала и, по сути, не знала ничего? Он оказался выше и мускулистее, чем я представляла. Его волосы были коротко стрижены, а зубы белизной напоминали цветки жасмина. Я залюбовалась его красивым лицом, полными губами и сильными руками. Конечно же, это был Тхар Тхар. Вот и родимое пятно под подбородком, и шрам на правой руке, на которой не хватало пальца. Монах дружески приветствовал У Ба бирманской фразой: «Най каунг гья тха лах». Ко мне обратился по-английски, но со странным акцентом, похожим на речь моей приятельницы-итальянки.
– Добро пожаловать в мой монастырь, синьора. Как добрались?
Глава 4
Тхар Тхар засмеялся. Наверняка я была не первой, кого заставало врасплох его приветствие. Он замечательно смеялся. Человек со столь тяжелым прошлым не мог, не имел права так радоваться. И тем не менее.
Глаза его тоже смеялись. Подобных глаз я еще не видела: огромные, темно-карие, они спокойно смотрели на меня, и от их взгляда потеплело на душе. Да что там – мне стало просто хорошо. В этих глазах было столько силы и страсти, что все мое тело покрылось гусиной кожей. Тхар Тхар был из людей, рядом с которыми тебе спокойно, а почему – объяснить не можешь.
У Ба назвал бы это интуицией.
Наши руки соприкоснулись в рукопожатии. Мы стояли лицом к лицу, я не находила слов.
– Вы не говорите по-английски? – удивился он.
– Нет… то есть да… Конечно говорю.
– Что привело вас к нам? – спросил Тхар Тхар, посмотрев сначала на У Ба, затем на меня.
Брат тоже взглянул на меня. В его глазах я прочла вопрос, но не знала, как ответить.
– Мы приехали… – начал У Ба.
– Из любопытства, – выпалила я, весьма удивив брата.
Я не хотела говорить Тхару Тхару правду. Во всяком случае, в первые минуты знакомства. Наверное, боялась, что на том наше путешествие и закончится. Вдруг он сочтет меня сумасшедшей? Или увидит во мне медиума, канал для его ссор с матерью? Он мог потребовать, чтобы мы немедленно убирались и не напоминали ему о прошлом. Я не знала, что именно не позволило мне сказать правду.
– Наверное, вы услышали о нас в городе? – спросил Тхар Тхар, не замечая недоуменных взглядов У Ба.
– Да, – быстро подтвердила я. – Потому мы и здесь.
– Так я и думал. У нас… – Он не договорил. Мой брат снова зашелся кашлем. Тхар Тхар с искренним сочувствием посмотрел на У Ба, а когда тот успокоился, продолжил: – К нам иногда заезжают любопытные туристы. Услышат про нас в Хсипо и едут. Вы ведь, кажется, итальянка?
– Нет, американка, – возразила я, удивленная вопросом.
– Che peccato.
– Извините, но я…
– Как жаль.
На мгновение я усомнилась, Тхар Тхар ли это. Судя по рассказам, он был неграмотным деревенским парнем, никогда не учился в школе. Откуда же знает два иностранных языка?
– Вы говорите по-итальянски?
– Un poco. Немного.
– Где… где вы научились этим языкам?
Мое недоумение возрастало, искренне забавляя Тхара Тхара.
– У итальянского священника. Он учил меня английскому, азам итальянского и многому другому. Очень многому.
– Здесь? В Бирме?
– Да. Но это длинная история, от которой вы заскучаете. Вы же приехали сюда не за тем, чтобы слушать о моей жизни? Думаю, вы хотите осмотреть монастырь и познакомиться с детьми. – (Ошеломленный У Ба кивнул.) – Тогда прошу за мной.
Нам не оставалось иного, как пойти за ним. Мне показалось, что брат раздосадован не меньше моего.
Я все время ждала, что Ну Ну подаст голос. Мы нашли ее сына. Живым. Он показывает нам монастырь. Почему она молчит? Ей стыдно? Угрызения совести замучили? Что может сказать мать нелюбимому сыну, которого послала на смерть, но который вопреки всему выжил? Может, для нее достаточно видеть его живым? Знать, что он нашел свой путь в жизни? Может, теперь она наконец успокоится? Но как? Просто умолкнув и не попросив прощения?
Монастырские владения оказались обширнее, чем я думала. За монастырем был колодец, куда по бетонному желобу стекал ручей. Невдалеке от него высилась поленница дров, а слева тянулось футбольное поле с двумя покосившимися самодельными воротами. Рядом росла бамбуковая роща. Вдалеке, на другом поле, работали двое послушников. Ветви бамбука слегка покачивались от ветра и тихо скрипели, вторя звону колокольчиков – песня здешних мест.
В другом углу монастырского двора стояла серовато-белая ступа с позолоченным шпилем, ее стенки напоминали лицо, изъеденное крупными оспинами. Возле ступы сидели двое послушников и плели корзины из листьев и травы. Тхар Тхар позвал их. Послушники прервались, тяжело поднялись и побрели к нам. Один шагал медленно, осторожно, опустив голову, словно что-то искал под ногами. Второй шел согнувшись. Этот был горбатым. Босые ноги обоих украшали бесчисленные ссадины и царапины. Подойдя к нам, мальчишки взялись за руки и вежливо поклонились. Младшего судьба наградила не только горбом, но и заячьей губой, причем очень заметной. Когда голову поднял старший, я вздрогнула. На меня смотрели глаза, подернутые молочно-белой пеленой. Послушник был слеп.
У Ба взял меня за руку.
– Это Ко Аунг и Ко Лвин, – представил мальчишек Тхар Тхар. – Никто не сплетет корзину лучше, чем они. Я пробовал с ними соревноваться, но мне не угнаться за их руками.
Послушники хором прошептали что-то, отдаленно похожее на английское: «Как поживаете?»
– Я каждый день занимаюсь с ними по школьной программе, – с оттенком гордости сообщил Тхар Тхар. – В том числе немного учу их английскому.
Я ответила ребятам, что поживаю хорошо и рада приезду сюда. Послушники заулыбались, снова поклонились и отправились плести корзины.
Тхар Тхар пояснил, что остальные ребята сейчас в поле, и пригласил нас выпить чая.
Мы поднялись по расхлябанной лестнице; очутившись внутри, я застыла от удивления. Напротив входа, на подиуме, стояло не менее дюжины Будд. В свете электрических лампочек одни блестели позолотой, другие оказались матовыми, почти черными. Некоторые статуи были слегка раскрашены. Позы Будд тоже различались. Один возлежал, подперев голову, другой стоял, третий сидел с поднятой рукой, словно собирался что-то сказать. Был здесь и «Будда-клоун» – толстенький, как борец сумо. Из его глаз так и струилась самоирония. Подиум окружали вазы с красными гладиолусами, жасмином и ветками гибискуса. В миске плавали лепестки роз. Над алтарем висели бумажные фонарики и желтый балдахин с пришитыми разноцветными камешками. На тарелках лежали приношения: рис, пластиковые пакетики, конфеты, батарейки, пирожные. Дым от курительных палочек смешивался с ароматом живых цветов. За алтарем, на стене, я с удивлением увидела два распятия. К одной колонне был прикреплен плакат с ликом Девы Марии, к другой – изображавший волхвов. Оба плаката переливались позолотой. Я хотела спросить У Ба, откуда в буддистском монастыре христианские символы, но брату было не до них. Его опять одолел кашель. Когда приступ прошел, У Ба тихо сел на корточки. Я снова вспомнила слова мандалайского врача.
