Я опустилась на колени рядом со спальным мешком и стала гладить руку брата. Она была теплой, и это меня успокоило.
– Ты хорошо спал?
– Неплохо.
– Есть хочешь?
– Нет, только пить.
Тхар Тхар принес чай и деревянную мисочку с остатками мази, сильно пахнущей эвкалиптом.
– Вот, нашел. Правда, совсем немного. Это наш знахарь делал. Вотрите брату в грудь и спину, мазь поможет.
У Ба сел и стал осторожно пить горячий чай.
Я вертела в руках мисочку.
– Хотите, сам намажу? – видя мое замешательство, предложил Тхар Тхар.
– Нет, спасибо. Брат допьет чай, и я все сделаю.
Как же тонко Тхар Тхар чувствовал мое состояние!
Он оставил нас с братом. Я расстегнула рубашку У Ба, двумя пальцами поддела немного мази и круговыми движениями начала втирать ему между лопаток. Его кожа была теплой и мягкой, намного мягче, чем я думала. Почти как у ребенка. Спину брата покрывало множество печеночных пятнышек. Такие же были у отца. И у себя я их находила, смотрясь в зеркало.
Намазав спину У Ба, я принялась втирать снадобье в его грудь. Он закрыл глаза и умиротворенно дышал. Под моей ладонью билось его сердце, медленно и ровно.
Как же хрупко наше блаженство.
Интересно, чему бы уподобил этот звук отец? Каплям воды из подтекающего крана? Тиканью стенных часов? Звукам скрипичных струн?
– Ты действительно не хочешь есть?
У Ба покачал головой. Я сходила на кухню за водой, а когда вернулась, брат снова спал.
Тхар Тхар дочистил картошку, поставил вариться рис, после чего взялся помогать мне с помидорами. Я не видела, чтобы кто-то из мужчин так быстро и ловко резал овощи.
– Расскажите о вашем брате и о себе, – попросил он. – Почему он живет здесь, а вы – в Нью-Йорке?
– Это долгая и непростая история.
– Вы говорили, что не торопитесь.
– У Ба – мой брат по отцу. Наш папа родился в Кало. В юности, еще до рождения У Ба, богатый родственник перевез отца в Рангун. Потом тот же родственник отправил его учиться в Соединенные Штаты. Там он встретил мою мать, они поженились, папа стал преуспевающим юристом.
– Он еще жив?
– Нет. Через несколько десятилетий вернулся в Кало и там умер.
– Захотел снова увидеть сына?
– Нет. Он даже не знал о его существовании.
– Вы уверены?
– Вполне. Откуда ему было знать? Мой брат жил со своей матерью, а та не поддерживала с отцом никаких контактов.
– Мать вашего брата жива?
– Они с папой умерли в один день, почти сразу после его возвращения. Пятьдесят лет не виделись.
– Какая прекрасная история!
– Что в ней прекрасного?
– То, что ваш папа и мать вашего брата снова встретились. То, что они не умерли в одиночестве. Это ради нее отец вернулся в Кало?
– Думаю, что да. Она была смертельно больна. Должно быть, отец это почувствовал.
Мы замолчали, меня грызла ревность и зависть. Я завидовала не Ми Ми, а любви между нею и отцом.
Ревность и одиночество.
Мог бы кто-то вот так же полюбить меня?
Смогла бы я выдержать такую любовь?
Смогла бы узнать ее, неожиданно встретив?
Помню, У Ба процитировал мне слова, вычитанные в какой-то книге: «Мы считаем любовью те ее проявления, которые совпадают с нашими о ней представлениями. Мы хотим, чтобы другие любили нас так, как любим мы сами. Всякое иное проявление любви вызывает у нас замешательство».
Прав ли автор? Если да, получается… я хочу, чтобы кто-то любил меня непонятным мне образом! Как же получилось, что в тридцать восемь лет я не могу вразумительно ответить, чего же жду от любви?
Должно быть, Тхар Тхар почувствовал мою нарастающую печаль. Он нежно погладил меня по щеке. Я схватилась за его руку, крепко сжала и уткнулась в нее головой. Ненадолго. Всего на несколько секунд. На несколько драгоценных секунд.
Потом, без всяких прелюдий и объяснений, сказала:
– Мой отец слышал биение сердец.
Я знала: Тхар Тхар поверит каждому моему слову.
Я рассказала ему о маленьком мальчике, отец которого умер молодым, а мать сбежала, пообещав вернуться. И как этот мальчик целых семь дней просидел на пне, не ел и не пил, всматривался в даль, боясь пропустить возвращение матери.
Этот мальчик чуть не умер, потому что надежда не в силах питать тело до бесконечности.
Я рассказала Тхару Тхару о девушке, знавшей, что видеть можно не только глазами и что для путешествия не всегда нужны ноги.
Потом поведала о том, как различать бабочек по шелесту крыльев.
О любви, дарующей зрение слепым.
О любви, что сильнее страха.
О любви, от которой расцветает душа и которая не знает границ.
Тхар Тхар внимательно меня слушал. Когда я закончила рассказ, он молча смотрел на меня, потом спросил:
– Вы тоже слышите стук сердец? – (Я покачала головой.) – Вы уверены?
– Целиком и полностью.
– А ваш брат?
– И он не умеет.
– Очень жаль, – сказал Тхар Тхар, задумчиво глядя на меня. – В свое время я знал человека, способного настраивать сердце.
– Настраивать сердце? – переспросила я, думая, не ослышалась ли.
– Да. Как музыкальный инструмент. Если сердце было расстроено, этот человек его настраивал.
– Любое сердце?
– Нет.
Тхар Тхар наклонил голову и с усмешкой произнес:
– Дочь того, кто умел слышать стук сердец, должна бы это знать.
Он что, насмехается надо мной?
– Увы, иногда люди настолько расстраивают свои сердца, что их уже не настроить. Наверное, вы слышали о прерывистом, учащенном и недостаточном сердцебиении. Если жизнь ожесточила человека, если тяготы сделали его горьким, как ломтик тамаринда, сердце будет стучать тяжело. Если человек испуган, сердце трепещет, словно юная птица. У того, кто в печали, бьется очень медленно, – кажется, что оно в любую минуту может остановиться. А если человек в замешательстве, его сердце бьется неровно. Разве в Америке этого не знают?
– Нет. Я поняла. Прерывистое сердцебиение у нас называется аритмией. С таким диагнозом люди идут к кардиологу.
– Кардиологи – это иное. Они – механики по сердцу. Пытаются регулировать его, как автомобильный мотор, и замечают лишь внешние проявления. Настраивать сердце они не умеют.
– Тогда кто умеет?
