Дверь в палату со скрипом раскрылась, и Маша почувствовала, как все тело – от затылка до пят – покрывается холодным потом. Сейчас все раскроется. Она сама признается в преступлении, а потом найдет способ покончить с собой. Молчанова слышала, как что-то в нерешительности переминается с ноги на ногу на пороге, но не могла даже поднять глаз.
– Не спите? – едва различимый шепот донесся до ее ушей.
У Маши хватило сил, чтобы отрицательно мотнуть головой. Нет смысла тянуть время. Пусть все произойдет прямо сейчас.
– Я девочку вашу принесла. Покормите?
Маша в изумлении перевела взгляд на дверь. Но пороге стояла знакомая дородная медсестра, изменившаяся в своих манерах до неузнаваемости после того, как Молчанова чуть не отправилась на тот свет. Маша смотрела на сверток в могучих руках и никак не могла понять, что происходит.
– Мне? Кормить? – прошелестела она пересохшими губами.
– Из бутылочки мы утром давали, – начала оправдываться деваха, не поняв смысла вопроса, – все время нельзя. Молоко тогда совсем у вас пропадет.
Молчанова не отводила взгляда от младенца, мирно спавшего на удобных руках. Она все поняла: реальность наконец вытеснила безумный сон. Губы Маши расплылись в счастливой улыбке, на глаза навернулись слезы. Она протянула руки к своей девочке, взяла ее и с трепетом прижала к груди. Как единственное сокровище в мире.
Медсестра, чтобы не волновать лишний раз и без того слишком нервную пациентку, тихонько вышла за дверь.
– Доченька моя, солнышко. – Маша плакала от радости.
Это была ее девочка: с полупрозрачными фиолетовыми веками, длинными ресницами и мягким пушком на подвижной головке, которая уже завертелась нетерпеливо, почувствовав запах матери. Маша прижалась губами и носом к шелковому младенческому лобику и вдохнула сладостный аромат. От нахлынувшего вдруг счастья закружилась голова. Ее малышка жива! Неожиданный непрошеный Дар станет ее судьбой.
– Дашенька, Дарья, – нежно прошептала мать, словно пробуя имя на вкус.
Она прижала к себе дочку, непослушные слезы все еще бежали из глаз. Маша поняла, что наконец полюбила. Что не сможет теперь и часа прожить вдали от самого дорогого ей существа. Нужно было каждую секунду видеть дочь, слышать ее дыхание и знать, что ей ничего не грозит. Удивительно приятное чувство необходимости для маленького беззащитного человека, который по ее воле появился на свет, согревало душу. Маша по-прежнему не знала, как дальше жить, не понимала, что делать, но будущее больше не казалось ей безнадежным. Она готова была многое преодолеть.
Новый лечащий врач, та самая миловидная блондинка, была не прочь подержать Машу в больнице еще пару-тройку дней, но педиатр поставила ультиматум: или готовить на выписку и мать, и дитя, или она выписывает одного ребенка. Младенец и так провел в роддоме намного больше положенного срока, целых десять дней. Девочке давно нужен домашний режим: купания, игры, прогулки.
Маша не возражала.
В квартире, где Молчанова жила с самого рождения сначала с родителями, а последние два года одна, все было как обычно: старая мебель, книги, привычный запах. Только пыль за время ее отсутствия успела собраться в лохматые комки по углам. Подумав, Маша вышла на лоджию и отыскала там разобранную детскую кроватку и старый пеленальный столик – от нее же все это и осталось: запасливая мама никогда ничего не выбрасывала. Молчанова умудрилась сама собрать мебель для Даши, хотя до этого даже отвертку в руках никогда не держала. Уложила малышку и начала наводить порядок в доме. Ей самой было безразлично, как жить, очень часто она по нескольку дней подряд не успевала даже помыть посуду и заправить постель, но вот ребенку нужна была чистота.
Домашние дела цеплялись одно за другое. Дни тянулись друг за другом – однообразные, скучные. Каждый час – по расписанию, каждый раз – одно и то же, без отличий, без смены декораций. Маша совершенно запуталась в этой веренице: было такое ощущение, что кто-то постоянно жмет кнопку повтора и она, ставшая механической куклой, вынуждена тысячу раз проделывать одни и те же смертельно скучные движения.
Прежняя жизнь теперь казалась ей далекой и призрачной сказкой. Какая сцена, какой театр?! Элементарный поход в магазин оборачивался большой проблемой: сначала нужно было найти того, кто согласился бы посидеть с Дашкой, и только потом бежать за продуктами. У многочисленных друзей и приятелей, как правило, находились неотложные дела – репетиции, пробы, спектакли. Чтобы найти человека, свободного хотя бы пару часов, приходилось долго звонить и упрашивать.
Деньги, которые были отложены у Маши «на черный день», стремительно заканчивались, хотя молодая мама не позволяла ни себе, ни ребенку ничего лишнего. Даже одноразовые подгузники не покупала: стирала пеленки по нескольку раз на дню. Новых поступлений ждать было неоткуда – о том, чтобы подработать, речи не шло, и она все чаще вспоминала слова Аллы, которые теперь казались пророческими: «Тебе не на что будет жить, начнешь клянчить у родителей?» Еще чуть-чуть, и действительно придется звонить отцу с матерью, сознаваться во всем. Она как огня боялась этого телефонного разговора. Представляла, как расстроится папа, узнав, что она сломала свою не успевшую начаться актерскую карьеру. Закопала талант. А ведь папа больше ее самой радовался поступлению в театральный, гордился успехами. Было так стыдно! Маша долго думала, как поступить – все равно рано или поздно придется все рассказать. Сколько можно сворачивать разговоры с мамой и папой до трех заученных и насквозь лживых фраз: «У меня все отлично, убегаю на репетицию. Почему долго не отвечала на звонки? Уезжала с театром». Подумав, Маша написала родителям длинное письмо. Все объяснила, во всем честно призналась. Теперь оставалось только собраться с духом и отправить конверт.
От голодной смерти спасли – через месяц после рождения Дашеньки явились вдруг бывшие коллеги с поздравлениями. Многие извинялись за то, что не смогли подобрать малышке подарок – не было в жизни такого опыта – и протягивали молодой маме розовые конверты. Маша не подавала виду, что радуется этим драгоценным подношениям намного больше, чем крошечным нарядам и погремушкам.
А после этого люди вокруг Молчановой вдруг начали стремительно убывать. Через пару недель ее телефон уже молчал круглые сутки, а если звонила она сама, трубку часто не брали. Никто не заходил, не навещал. Маша поняла, что это и есть настоящий конец прежней жизни – второе пророчество не заставило себя долго ждать. Выдернутая из профессии, из беззаботной юности, скованная по рукам и ногам, она быстро оказалась никому не интересна и не нужна. И от этого становилось так больно…
Неожиданный звонок в дверь раздался, когда Даше исполнилось полтора месяца. Молчанова почувствовала, как сердце в ее груди учащенно забилось, пытается выскочить наружу и мешает дышать. Она осторожно подошла к двери и заглянула в глазок. Нетерпеливо переступая с ноги на ногу, спиной к двери, у ее порога стоял солдат. Она открыла. Олег повернулся. Маша заплакала.
Меньше чем за год он постарел лет на десять. Волосы стали наполовину седыми, лоб теперь пересекали глубокие морщины, на шее обозначились складки, словно ему не двадцать три, а все сорок.
