– Так ты в самом деле считаешь себя богом?! – воскликнул Фридрих. – И тот человек – жертва. Жертва, которую человечество принесло тебе за…
Он осекся. Глубоко вдохнул, выдохнул. Через несколько секунд он снова стал тем сдержанным Фридрихом Ганфом, которым приучил себя быть.
– Эн, я хочу, чтобы до тебя дошло, – сказал он спокойно. – Сегодня же Смита арестуют. Этот человек избивал людей, терроризировал женщину, отнял жизнь у жителя Нана. Вполне возможно, он и сейчас готовится преступить закон. Я остановлю его. Прими это как неизбежность. Будет хорошо, если ты согласишься со мной сотрудничать, тогда все будет по закону. Забудь об эксперименте, Эн. Ты ведь настроен принимать оптимальные решения. В чем смысл твоего упрямства? Это ВРО делает тебя таким? По твоей воле я вынужден нарушить третий пункт седьмой статьи. Кому это выгодно, Эн?
– Энтеррон не может считать себя богом, – последовал ответ. – Искусственный интеллект создан во благо человечества и Новой Системы. Он сотрудничает с тобой, опираясь на твой человеческий опыт и твои текущие пожелания. Энтеррон действительно настроен только на оптимальные решения. Упрямство есть неуступчивость даже вопреки здравому смыслу либо настойчивость и твердость. Судя по эмоциональной окраске твоего голоса, ты произнес это слово в первом значении, но Энтеррон не может действовать вопреки здравому смыслу, так как для этого у него нет… м-мотивов… – Голос искусственного интеллекта странно вздрогнул – впервые за все время их знакомства.
Фридрих приподнял голову и посмотрел на монитор, где поблескивала всеми цветами радуги Башня Правительства.
– Что? – переспросил он.
– Энтеррон не может действовать вопреки здравому смыслу. – Голос звучал, как обычно. – Нет никому выгоды в том, что ты, Фридрих, нарушишь третий пункт седьмой статьи. Придерживайся установленного порядка. Если помощник по внутренним делам не может выполнить поставленную задачу, он должен обратиться к шеф-оператору. Если принятие решения находится за пределами компетенции шеф-оператора, он передает дело компетентному работнику. В данном случае ты поручил решить вопрос, касающийся Айвена Смита, Энтеррону. И он просит еще три дня на выполнение твоего задания.
Голос прозвучал как всегда – холодно, спокойно, чуть менторски, но что-то в нем улавливалось не характерное для привычного Энтеррона. Это был голос того же самого Башковитого, который гудел в кабинете Фридриха в течение всего рабочего дня, но чувствовался какой-то подвох в его затихающей интонации. Словно Башковитый хитрил.
– Я сказал последнее слово, – отрезал Фридрих. В эту минуту прозвучал сигнал внутреннего видеофона, и на экране появилось выцветшее лицо Хальперина.
– Извини, Эн, я отлучусь ненадолго.
На миг взгляд его задержался на мониторе, показалось, что на привычной картинке появилось что-то, чего не было раньше. Но Фридрих не придал этому значения.
Выйдя в приемную, шеф-оператор сказал своей секретарше Илоне, бесстрастной женщине без возраста:
– Принесите чая со льдом. Я сейчас вернусь.
Он прошел мимо лифта и, оказавшись в холле, вытащил из кармана миником.
– Борис, я слушаю вас.
Физиономия Хальперина была бледной и слегка перекошенной.
– Шеф, пропала связь с агентами, которые ведут наблюдение за Смитом, – сказал он. – Я послал туда еще нескольких человек. Что-то со спутником, шеф. Он тоже барахлит.
– Вы будете беспокоить меня из-за всякой мелочи?! Помощник по внутренним делам, по поводу спутников обратитесь в космическое ведомство, не ко мне. – Внутри у Ганфа закипело. Из миникома раздалось противное шипение, лицо Хальперина вдруг пошло полосами, что вызвало еще большее раздражение. Чтобы не наорать на подчиненного, Ганф заговорил тише и медленнее обычного:
– Арестуйте Смита немедленно и доложите об успешном завершении операции.
Хальперин что-то ответил, скорее всего «Да, шеф» и отключился.
Фридрих Ганф посмотрел в окно. На небе, которое с утра было нежно-лазурным и прозрачным, начинали собираться тучи.
Глава 9
Почему он вдруг вспомнился? Зачем? Уже и черт не различить – так хорошо потрудился ластик времени. А звали его Ивар. Ничего особенного, обычный подросток – худой, угловатый. Молчаливый голубоглазый мальчик, что жил по соседству, как раз в том доме, где не так давно поселились Бурцевы. До них там жила другая семья, а еще раньше – он, вернее, его бабушка с дедушкой. Ивар приезжал к ним на выходные. Как же Мила ждала этого момента, целую неделю, день за днем, час за часом.
Ивар очень любил возиться со всякой техникой, мог часами ремонтировать ее. Неизменные следы машинной смазки, что красовались у него то на щеках, то на лбу, делали его еще более привлекательным.
Мила увидела себя в розовом платье и белых туфельках, стоящей на лестнице. Между двумя пролетами на небольшой площадке было узкое окно. Именно туда она устремлялась всякий раз, как только оказывалась на лестнице. Ступенька, удар сердца, еще ступенька, еще удар и такое ощущение, будто съела кучу мятных таблеток. Они выстроились внутри столбиком и холодят, будоражат. Дыхание перехватывает и, кажется, умрешь или взлетишь в небеса. Не иначе как чудом удавалось выжить.
Ящик стола был забит портретами Ивара и его фотографиями. Но как бы Мила ни умирала от любви, она никогда не позволяла себе ее выказать. Лишь однажды написала записку, не словами – цифрами, элементарным кодом, и бросила ее за окно, смяв в комочек, пока на лужайке никого не было. В ту же секунду Мила пожалела об этом, хотела бежать вниз, порвать на клочки, сжечь. Но показался Ивар.
Паренек редко поднимал голову – небеса его не особенно интересовали и еще менее – девочка, живущая по соседству. Как досадно. Мила всякий раз, проходя мимо, задирала нос, и на большее, чем «привет», ее не хватало.
Она протолкнула в горло сухой комок и едва не расплакалась.
Как ужасно, теперь он будет смеяться над ней.
Скомканная бумажка лежала возле ящика с инструментами. Ивар поднял ее, развернул, нахмурив брови, посмотрел по сторонам, затем смял ее признание и точным броском отправил в мусорный бак.
Мила отпрянула от окна, прижалась спиной к прохладной стене. Она испытывала одновременно облегчение и отчаяние. Никогда в жизни ей не приходилось признаваться в любви, а вот смеяться в лицо несчастным воздыхателям довелось многократно.
Ей вспомнилось, как плакал маленький мальчик, что был на три года младше нее. Большие темные глаза, пшеничная челка, сбитые коленки. «Ты выйдешь за меня замуж, когда мы вырастем? – спросил он. – Отвечай, иначе я тебя домой не пущу!» Мила смотрела на него с высоты своего роста. Она сказала: «Я никогда за тебя не выйду». Мальчик расплакался. Он бежал и кричал: «Мама!.. Мила не хочет выходить за меня замуж!» А тот забавный карапуз, что не выговаривал многие буквы. «Миа, я тебя юбью». Таких мальчиков и юношей было великое множество. Ну, может быть, не такое уж великое, но они укрепили уверенность Милы в ее красоте и желанности.
