Рассеянно глядя на игру, он старался эпизод за эпизодом вспомнить то, что происходило сегодня. Прежде всего, на ум пришли перерывы на еду, вид пищевых упаковок, вкус пирожков с курицей, хруст маленьких шоколадных безе, затем вспомнилось упрямство Руди, его слегка насмешливый тон, не слишком удачные попытки Улыбы перевести все в шутку (а ведь диспетчер слышал! Слышал – и втайне хихикал!); потом вспомнились колючие хвойные заросли, бурчание Уокера, большой камень, за которым они прятались, сбой в работе оборудования…
В эту минуту акустическая система низвергла на Улыбу шквал криков и свиста болельщиков, какое-то смятение произошло в толпе навалившихся друг на друга спортсменов. Улыба приподнялся на локте и пакетик с арахисом перевернулся, орешки просыпались на живот, а с него – на диван. Улыба стал шарить руками, подбирая их и отправляя в рот. Двое баскетболистов из «Белых медведей» налетели на Чака Гордона, и все трое упали. Ступни Улыбы, касающиеся пола, ощутили легкую вибрацию. Камера оператора совершила наплыв на центр событий, и глазам зрителей предстала голова Гордона, зажатая «в замок» мощной рукой одного из «медведей».
Яростный взгляд спортсмена обращен прямо на зрителей. Голова поворачивается, что-то происходит, вскрик… Меняется ракурс. Другая камера (уже издалека) показывает поднимающихся спортсменов. Что это? Гордон согнулся от боли, он держится за ухо, и по руке его течет кровь.
Ухо!
Улыба чуть не подскочил на месте.
«Ухо»! Вот что его тревожило. Они с Руди установили минирадар, который на полицейском жаргоне называли «ухом». Когда же случился сбой в работе оборудования? До того, как Руди установил «ухо» или после?
Но память сохранила только воспоминание о разговоре с капитаном из группы захвата о том, что был какой-то сбой, но теперь все хорошо, можно работать дальше, группа захвата не нужна.
Кто же и зачем их вызывал? – задумался Улыба, чувствуя, как неприятный холодок прокатился вдоль позвоночника.
Мысли его тут же переключились на полицейское управление, где он писал краткий отчет о наблюдении. Отразил ли он в нем, что во время смены была вызвана группа захвата?
Отчет – это, конечно, формальность, но все же документ, который потом долгое время хранится в архиве.
Улыба опять с ужасом подумал о диспетчере: он все знает, в памяти компьютера зафиксирована вся смена, каждая секунда.
Не вел ли он себя как дурак? Черт, что за странный день сегодня?
Захотелось позвонить Уокеру, попытаться его разговорить и аккуратно выяснить, что необычного происходило в течение дня. Но что, если тот только и думает, докладывать ли руководству о подозрительном поведении компаньона или нет, и тогда этот поздний звонок будет ничем иным, как последней крупицей на весах сомнения Руди. Нет, Уокеру звонить ни в коем случае нельзя. А что же делать? Думать, напрягать память, искать ассоциации, вот что.
Улыба выключил головид и задумался. На ум пришла брошюра «Память и забывание», которую он читал полгода назад. Чтобы вспомнить события, выпавшие из цельной картины минувшего дня, он стал один за другим гасить неприятные эмоциональные впечатления, полученные в течение смены.
Напарник пытался руководить им во время полета, и Улыба проглотил эту бесцеремонность, сделал вид, что ничего не произошло. А что, в сущности, происходило? Они – компаньоны, Руди – нормальный парень, он хотел, чтобы все было путем, а Улыба погряз в мелком тщеславии, за которое он не станет себя винить, просто осознает…
Затем их бестолковый спор. Что поделать, коли Уокер не читал тех умных книжек, что попадались ему, Мальтону-Джеку. Само собой, Руди не понимал терминов, которые использовал Улыба. Ничего, позже он попытается ему все объяснить понятным языком…
Глубокий вдох, выдох… Негатив отходит…
Улыба закрыл глаза и попытался увидеть все, как было. Но в памяти опять случился провал. Теперь уже в другом месте. Они передают полифункционал своим сменщикам, и происходит какой-то разговор. Что-то насчет «уха». Нет, это было еще до передачи аппарата сменщикам, и разговор состоялся между ним и Руди.
«Ухо». Оно было единственным в комплекте. Перед тем, как подошла смена, Улыба сходил к авиетке и принес коробку от аппарата. Они собирались передать ее смене, потому что не хотели отключать «ухо», а каждая деталь полифункционала носит тот же табельный номер, что и сам аппарат и разделять их нельзя. Но Уокер нашел в коробке запасное «ухо» и сказал, что что-то тут не то. «Почему?» – удивленно спросил Улыба. «В комплекте нет запасных частей», – пояснил Руди. «Выходит, мы уже сняли «ухо» со стены?» – предположил Улыба, и оба отметили, что не помнят, снимали они минирадар или нет. Но тут Руди хохотнул и хлопнул Улыбу по плечу. «Слушай наушник!» – сказал он; и впрямь, непрерывная болтовня между обитателями дома, ставшая уже привычной, продолжалась. «Значит, это запасное «ухо»!» – заключил тогда Улыба, и Руди не оставалось ничего, как с ним согласиться. Но сейчас Улыба отчетливо вспомнил, что он полз по площадке, покрытой натуральным розовым песчаником, чтобы собственноручно снять минирадар со стены. И он таки сделал это, потому что в ушах стоял такой шум, что череп по швам трещал. А после того, как «ухо» было снято, никто его повторно не ставил.
Вот это открытие и заставило Улыбу вскочить на ноги и заходить по гостиной взад-вперед. Он схватил было со столика миником и собирался уже звонить Уокеру, но сомнение вновь охватило его, и Улыба положил миником обратно.
Походив еще немного, отправился в спальню, решительно открыл шкаф и начал одеваться. Натянув тренировочный костюм и легкие спортивные туфли, Улыба прошептал:
– Надо все проверить.
Он взглянул на часы. На табло светились цифры 20:16.
Пойду пешком, – решил Улыба. – Заодно подумаю, может, еще что-нибудь припомню.
– Дорогая, – позвал он, на секунду задержавшись перед выходной дверью. – Я выйду ненадолго, захотелось глотнуть свежего воздуха.
И, услышав в ответ «Да, дорогой», он захлопнул за собой дверь и шагнул в сгущавшиеся сумерки.
* * *
Первым, что Мила почувствовала, очнувшись, была боль в плечах. Она попыталась пошевелиться и не смогла. Ее руки были к чему-то привязаны, а согнутые ноги широко разведены. Мила дернулась, но в лодыжки и колени больно впились веревки. Она в ужасе приподняла голову, – на ней не было никакой одежды!
– Не смей прикасаться ко мне!.. – заорала Мила, но голос у нее сорвался, перешел в кашель.
Ее мучителя не было поблизости, она приняла за Астахова бесформенную тень на перегородке.
Откашлявшись, морщась от боли, Мила осмотрелась. Она лежала на той же кушетке, на которой целый день провел Кибераполлон. В лаборатории было пусто. На мониторе застыла полоса загрузки в том же виде, в котором Мила видела ее в последний раз.
– Айвен… – тихо позвала она, но ответа не было.
С горлом что-то было не так. Мила проглотила слюну, и движение внутренних мышц отозвалось болью.
