Глухой, медленный стон.
– Прошу не кричать, набрать побольше воздуха и тужиться, тогда будет не так больно, – острым суровым голосом сказала акушерка. На ее чепце выделялась красная бархатная ленточка.
Стефан подошел поближе.
– Плохой пульс, большие колебания, до восьмидесяти, – шепнула сестра, приподнимаясь на цыпочках к его уху.
– Давно?
– Потуги начались в десять часов.
Он посмотрел на электрические часы.
– Двенадцать часов? И что? Головка прорезалась?
Роженица дрогнула.
– Подходит, подходит, – прошипела она сквозь зубы.
Она зажмурилась, волосы, слипшиеся в черные пряди, упали на лоб. Прижимая подбородок к груди, задрожала от схваток страшной силы. Стефан почувствовал, как под приложенной к животу рукой твердеет маточная мышца. Согнутое тело напряглось, ее трясло, сухожилия выпирали, а сила схваток все росла.
– Ну-ну, тужься, не выпускай воздух, хорошо, еще одно усилие.
Лежащая словно опала. Ее ладонь свесилась с кровати. Белые зубы впились в пересохшие губы. Доктор Гомка оценил взглядом, что на этот раз головка не прорежется, и взглянул в окно. Прикидывал, какая сегодня будет погода, так как собирался выехать за город.
Стефан придерживал мокрое от пота бедро женщины, а когда под рукой почувствовал предел окончательного усилия, к которому она приближалась, сам невольно напряг мускулы.
Головка ребенка, вдавленная в кровоточащий, опухший костный канал, раздирала мышцы, прокладывая дорогу телу, подталкиваемому высоким давлением. Уже показались темные, слипшиеся волосики и снова остановились. Женщина мотала головой, зубы у нее стучали. Тяжело всхрапывая, она втягивала воздух.
– Не… мо-гу уже…
– Можете! – сурово сказал Стефан. – Слушайтесь нас, и сейчас все уже закончится. Кого вы хотите, – задал он стереотипный вопрос, – мальчика или девочку?
Проблеск мысли мелькнул в налившихся кровью глазах женщины.
– Мальчика…
– Начинается схватка? – спросил он, потому что та дернулась.
Она отрицательно помотала головой.
– Ну и если девочка… то… чтобы жила, – прошептала она между первым и вторым свистящими вздохами.
Он кивнул и приложил к животу широкий воронкообразный стетоскоп. Пульс плода: два далеких быстрых тона, голос маленького сердца, которое отправлялось в большое путешествие. Мышцы под стетоскопом вздулись и зашевелились. Он выпрямился. Лицо роженицы искривила гримаса, уголки губ поползли вниз. На шее пульсировала жилка.
– Медленно, медленно выпустить воздух. Черт побери! Выпустить воздух, я говорю. Кричать! Прошу кричать!
Акушерка с компрессом приготовилась. Вся группа зашевелилась, приблизилась, свет никелированного рефлектора падал желтым пятном на склоненные спины. Все четверо объединились в одно общее движение. Раздался высокий болезненный крик. Показались темные спутанные мокрые волосики, синеватый лобик, маленький приплюснутый носик и беззащитная шейка. Акушерка быстро повернула головку, вытащила одно плечо, другое.
Хлынули воды, и ребенок, весь в слизи, синий, беспорядочно дергающийся, перелетел через руки на подстеленный компресс. Акушерские щипцы перехватили пуповину. Один разрез, и акушерка побежала к столу с неуклюже трепещущим тельцем. Загудели краны, послышался шум воды в умывальнике. Акушерка, держа маленького за ноги вниз головой, легко шлепнула по ягодицам раз и другой. Ребенок издал слабенький писк, отличавшийся от других голосов.
– Промойте глаза, – сказал Стефан сестрам, а роженице: – У вас сын.
Он неловко погладил ее по плечу и посмотрел на Гомку. В прошедшую ночь дежурил старый врач, полный, с лысиной, прикрываемой отращенными на висках рыжими волосами. У него было пористое тучное лицо с маленькими глазками. Он отговаривал молодых студентов получать специальность в родильном отделении. Рассказывали о нем, что как-то во время приема он вышел к ожидающим пациентам под руку с запыхавшимся господином и сказал: «Вот, это адвокат Ф., который пришел поблагодарить меня за то, что я спас его жену от смерти». Он принципиально уклонялся от сомнительных операций, поистине мастерской консервативной терапией спихивая решение тяжелых случаев на плечи тех, кто менял его на дежурстве. Сейчас, глядя куда-то за Стефана, он ковырял в зубах зубочисткой из гусиного пера.
– Идет послед, – спокойно сказала акушерка.
В свете лампы блеснули струйки крови. Стефан нежно массировал живот женщины, теперь мягкий и бессильный. Она вдруг охнула, и в окровавленной ране показался пленочный комок, отблескивающий синим, как странная опухоль.
– Судно.
Послед вышел. Сестры обмывали тело женщины, меняли постель. Гомка спрятал зубочистку в черный чехольчик, взглянул на золотые часы и протянул Стефану на прощание четыре пальца:
– Ну, я пойду. Держитесь.
Зазвонил телефон.
– Господин доктор, вас вызывают…
Из-за двери прихожей высунулась акушерка, демонстрируя Тшинецкому свою самую красивую улыбку.
– Состояние роженицы среднее.
– Не давайте ей спать, – сказал Стефан и направился к дверям.
Он поднялся на лифте. Наверху была палата, выложенная фарфоровой плиткой, светившаяся тысячами блесков разгорающегося дня. У входа две сестры поздоровались с ним. Он невольно улыбнулся, увидев хрупкую веточку сирени в маленьком горшочке на столике. Белые квадраты умывальников словно филигранные балконы выдвигались из стены, выложенной зеленоватым кафелем. Между отдельными кроватями рожениц поднимались высокие перегородки, выложенные салатовыми изразцами.
– Где новенькая? В боксе? – спросил Стефан, затушив сигарету и выбросив ее в мусорное ведро.
В боксе было еще светлее. Весь город, словно шахматная доска из клеточек с зеленью, лежал внизу, у подножия клиники, а выше сияло майское небо, синей полоской сливаясь с горизонтом.
Он придвинул к себе столик с чистой родильной картой, поставил на краю большой стетоскоп и машинально начал писать: «18.V.1947…»
«Май кончается, – подумал он, – а я ни разу не был за городом».
– Ваш отец жив? Нет? А отчего он умер?
– Во время восстания.
У него уже был заготовлен вопрос, болел ли отец туберкулезом, но он его не задал.
– А мать?
– Тоже… во время Варшавского восстания.
– У вас есть братья или сестры?
– Был… брат, но… тоже…
– Хм, во время восстания, – закончил он тихо вместо нее. – Это у вас первая беременность?
– Нет, у меня был выкидыш… в Прушкове.
– Ага.
Больше он ничего не спрашивал. Пошел к кранам и, нажав ногой педаль, позволил шумному дождю пролиться на свои руки.
