Двое мужчин некоторое время совещались шепотом. За спиной сидящего, на пирсе, колыхалась значительная толпа, было видно каре девушек из БДМ
[105]
, машущих флажками и что-то ритмично скандирующих.
– Извините, не расслышал? – сказал Хьюз.
– Сделайте здесь отпечаток пальца. Пожалуйста, здесь есть подушечка.
Хьюз рассмеялся:
– Что, ищете уголовных преступников?
– Нет, мы только хотим упростить для вас формальности: это паспорт, который уже ждет вас здесь. Будьте добры поставить отпечаток указательного пальца – вот здесь.
Лейтенант наклонился над столом. Ветер, дувший от моря, сдувал бумаги, поэтому левой рукой он придержал разложенную на листках картонку документа, а правой сделал быстро оттиск, сильно прижимая палец к бумаге.
– Спасибо, а теперь здесь, в этом разделе бланка.
Хьюз едва заметно поклонился, взял свои чемоданы и двинулся к месту, где шла подготовка к установке трапа. Он напомнил себе, что он немец, поэтому вынул из кармана платок, который испачкал красной краской, и помахал в направлении приветствующих гамбуржцев. Из-за груды коробок вышел Вайхерт.
– Ну, теперь вы уже настоящий немец, – закричал он, размахивая влажной карточкой.
Хьюз посмотрел ему через плечо. Он хотел узнать, все ли получают документы и должны оставлять второй отпечаток пальца на бланке.
Но для других операция проходила проще: только однажды попросили какую-то девушку с пепельными волосами, чтобы она получила документы, уже сделанные для нее.
«Что-то в этом есть, но что?» – подумал лейтенант и начал оживленный разговор с Вайхертом.
Лязгнули цепи, и трап закрепили за бетонную опору.
В лоне «отчизны»
Репатрианты сходили на берег, шагая вдоль плотных шеренг кричащих, размахивающих платочками и флажками девушек. Там уже стоял большой автобус КДФ
[106]
, а девушки в мундирах прикалывали малышам маленькие букетики. Рядом дымились большие котлы полевой кухни. Огромные плакаты «Willst du Panzermann sein?»
[107]
, призывающие к освоению военной техники, виднелись на всех стенах. Из-под них выглядывали афиши третьего военного займа.
На большом газетном киоске стоял кинооператор, держась за приставленную складную лесенку, и снимал. Толпа издавала ритмичные крики.
Хьюз заметил еще, как мало вокруг молодых мужчин, когда автобус двинулся, окутывая кричащих черным дымом.
На улицах было большое движение. Несколько раз автобус останавливался, чтобы пропустить вереницы автомобилей, больших дизельных грузовиков, тянувших по нескольку прицепов. Все окна были открыты, здания сияли чистотой, и только кое-где на скорую руку загороженный и украшенный молодыми саженцами квадрат пространства показывал, что недавно на этом месте возвышался дом.
Автобус задержался перед зданием НСДАП. Его фронтон представлял собой непрерывную череду огромных зеркальных окон, бежавших от первого до пятого этажа.
– Наконец-то! Наконец-то! – сопел Вайхерт, которому Хьюз сверху подавал чемоданы. Все репатрианты, навьюченные тюками, чемоданами, коробками, двинулись в направлении монументального портала, украшенного каменным орлом, державшим в когтях свастику. В глубине, за вращающимися дверями из стекла, были видны белые блузки суетившихся девушек. Два партийных функционера, комично встав во фрунт по обеим сторонам входа, подняли правые руки в фашистском приветствии. Хьюз взялся за ручки обоих чемоданов и приподнял их, когда кто-то легко тронул его за плечо.
– Инженер Зейдлиц, не так ли?
Не выпрямляясь, он медленно повернулся. Группа немцев поднималась вверх по лестнице между рядами девушек. Вайхерт стоял уже около дверей. Лейтенант видел, как он морщит короткий нос, моргая ресницами. Он хотел поднять чемоданы, но его остановил неожиданный вопрос.
В тот же момент сзади послышался резкий визг шин. К бордюру подъехала большая черная «шкода». Справа и слева от лейтенанта появились двое мужчин: тот широкий в плечах чиновник, который помогал при процедуре проверки документов, и второй, неизвестный, в черном мундире, чьи знаки отличия были у него скрыты плащом – может быть, гестаповец.
– Позвольте пригласить вас в автомобиль, – сказал он.
– Как это? Куда? И что вам угодно?
– Мы вас ждали. Просим, каждая минута дорога. Мы действуем по приказу советника фон Гогенштейна.
Фамилия эта была Хьюзу неизвестна. Он не знал, что делать, однако сопротивление было лишено всякого смысла. Все время пытаясь заглянуть под лацканы плаща, чтобы определить, является ли «черный» эсэсовцем, он молча сел в машину. Мужчины спешно погрузили его чемоданы в багажник.
Автомобиль ехал недолго. Лейтенант вышел перед современным длинным зданием. И здесь над порталом также виднелся огромный каменный орел со свастикой в лапах.
– Извините за спешку, господин инженер, но мы вас уже давно ждем, – сказал человек в мундире и открыл перед ним двери.
Они поднялись по огромной лестнице, закручивающейся в форме очень плоской спирали. Сверху, сквозь стеклянный купол, вертикально падал свет. На первом этаже доски паркета были покрыты черной ворсистой дорожкой.
В огромной комнате, стены которой представляли собой плоские шкафчики, за широким столом сидел седой мужчина в золотых очках. Он поприветствовал входящего поднятием руки – лейтенант ответил тем же.
– Пожалуйста, присаживайтесь.
Оба мужчины, которые его сопровождали, исчезли. Хьюз осторожно осмотрелся. В это время гладко выбритый мужчина с огромными пепельными бровями положил руки на стеклянную столешницу и внимательно в него всмотрелся.
– Извините, что вызвали вас так срочно, но вы слишком ценны для Родины, чтобы хоть день потерять зря. Я фон Гогенштейн. Я допускаю, что моя фамилия объяснит вам цель, – он заколебался, – этого визита.
Хьюз слегка поклонился, хотя и ничего не понимал.
– Вы должны знать, что я первым заинтересовался донесением, которое вы прислали в декабре прошлого года. Я хочу сообщить вам хорошую новость: штаб очень заинтересовался вашим проектом, и сам фюрер присутствовал при первом испытании вашего средства.
Он посмотрел поверх очков на Хьюза, который пытался принять довольное выражение лица. Лейтенант понимал, что задержанный инженер сделал какое-то изобретение и, видимо, был в контакте с немецкими агентами, если сумел передать информацию о нем. Когда он услышал слова «сам фюрер», ему сделалось немного не по себе. Он решил молчать как можно дольше, а в случае, если ничего не узнает, как-то спросить о «своих» планах.
