– Да, понимаю, юноша, насколько это вообще можно понять. Ты поставил ловушку, ловушку на Оно, как ты его называешь, и Оно в нее попало. – Он замолчал и бросил быстрый взгляд на собеседника. – Знаешь ли ты, вернее, слышали ли вы, – поправился он, – что-нибудь о теории вероятностей, о теории статистики в применении к микромеханике молекулярных движений?
– Нет… не слышал.
– Ни о постоянной Планка, ни об уравнении Шредингера и связанной с ним возможностью создания необычных вещей – в смысле классической физики?
– Нет, тоже нет… извините, то есть физика признает чудеса?
Профессор усмехнулся во второй раз. Он чувствовал, как сердце омывает спокойное теплое течение.
– Ну… не знаю, признает ли, но их нельзя исключать. Уравнение Шредингера… Но не буду мучить вас математикой. Кратко: сегодня говорят, что все необычные явления возможны, хотя бесконечно маловероятны.
– Ага, и значит, и чудеса, – поддакнул Джим серьезно, неожиданно наклонил голову и упрямо усмехнулся. – А пастор очень сердился на меня за эти последние опыты, потому что, когда я пошел к моему учителю, мистеру Джуллинсу, тот рассказал ему все, и пастор накричал на меня за то, что я хочу исправить Господа Бога…
Профессор смотрел на вращающиеся колесики так задумчиво, что казалось, что он не расслышал последних слов.
– Вечное Движение Господа Бога только прославляет, – сорвалось с его губ.
– Что, извините?
– Нет, ничего… такая моя формула. Удивляюсь только, что твой пастор так хорошо знает божеское дело.
В голове у профессора промелькнула другая мысль: spiritus flat, ubi vult
[124]
. Он смотрел на юношеское лицо в спокойном свете.
– Так как ты до этого додумался?
– Ну, я подумал, что, если удастся противопоставить силе притяжения закон Ньютона, этот, о действии и противодействии, что-то из этого может получиться, и как-то это мне удалось. – Он замолчал.
Вместо остальных слов было достаточно машинки, так спокойно работающей, легко подрагивающей над своим блестящим отражением, которое, казалось, подплывало к ней из зеркальной глубины.
– Ну хорошо. Не хотите ли оставить мне этот аппаратик? Я охотно его изучу, а потом, возможно, напишу письмо в Королевское научное общество… в Лондоне.
Голубые глаза засияли.
– А на сегодня достаточно, к тому же приближается буря – вам придется быстро бежать, ибо Мидуэй-Хаус довольно далеко.
Действительно, из-за тонких занавесок, трепетавших на сквозняке, доносились отдаленные раскаты грома.
Джим послушно поднялся и поклонился. Профессор проводил его до двери, закрыл ее с усилием, потому что воздушный поток со свистом ворвался в щель между створкой и фрамугой, и вернулся в свою комнату. Здесь он одним рывком поднял жалюзи и, немного отступив, приоткрыл створку большого венецианского окна.
Горизонт был похож на сверкающий глаз, который раз за разом закрывало черное веко. Ртутные струйки молний били из-под клубящихся туч, жемчужинами искр прошивали многоярусные слои воздуха. Верхушки деревьев замерли, словно бы вслушиваясь в раскаты накатывающегося с разных сторон грома. Профессор высунул голову в окно, за которым дрожал от первых, распыленных капель теплого ливня воздух, и, вдыхая пульсирующие целительным запахом дуновения, внимательно следил за удалявшейся маленькой фигуркой.
Мальчик с явным трудом продирался сквозь сплетение колышущихся ветвей кустарника, клубков листьев и встающих застывшими колбами вихрей пыли. Уайтхед видел в белых разрывах молний его спину, возникающую на мгновение из темноты. Он вдохнул полной грудью. Бывают минуты, которые хочется задержать любой ценой. Кажется, время тогда останавливается, внутренний покой перевешивает сильнейшие бури. Такое чувство испытал старик: крыша домика загудела от ветра и дождя, как необыкновенная арфа, вспышки все чаще возникали среди туч и обрушивались на землю скалистым грохотом. Всматриваясь во мрак охваченного хаосом парка, он прошептал:
– Ты велик.
В этот момент он думал о смешно постукивающей машинке, которая разрушила неведомые основы бытия, о глазах ясновидца, о волнах неба и земли, слившихся в сверкающий столп, и о моменте, когда доводится принимать такого гостя.
И во второй раз он прошептал:
– Ты велик.
Означало это, что есть мир, в котором форма не открывает тела, а свет – взгляда, в котором нет вещей нужных и ненужных, а есть только вещи понятые и еще не понятые, еще не объясненные, превращающие слепую игру частиц в реальный континуум, и это хорошо.
И в третий раз он прошептал:
– Ты велик.
Под этими словами следовало понимать не руины разноцветных минут, а предчувствие всеохватывающего единства, которое не может поместиться в груди одного человека, в котором нет ни стремлений, ни достижений, ни желаний, ни осуществлений, ни результата, ни причины, а есть предчувствие Всего.
В череду туч, хлеставших пузырящимся дождем, неожиданно ворвался чуждый блеск. Расправленная цепь огненных шаров расцвела в черном поднебесье. Уайтхед, вглядевшись, увидел мрачную тень, из сопел которой извергался желтый огонь.
Еще не понимая, что происходит, он изо всех сил вцепился в деревянную доску подоконника. И тут пугающе острый клюв стальной сигары слегка наклонился, ракета устремилась вниз по опасной кривой. Старик потянул на себя подоконник, словно хотел его вырвать из креплений, и закричал:
– Беги, мальчик! Беги!
И одновременно с этим тревожным криком исчез в огненном смерче и грохоте взрыва.
Перевод Язневича В.И.
КВ-1
Снаружи КВ-1 выглядит как бронтозавр – бронированная допотопная рептилия, которая, согнув свои покрытые колючими чешуйками лапы, опустилась на колени и над землей вытянула пятиметровую шею. Впечатляющий гигант зеленоватого цвета медленно движется по ржаному полю.
А изнутри КВ-1 – это тесный железный ящик, ощетинившийся рукоятками рычагов и ручек, в котором десятки оксидированных кабелей, трубок, проводов, ползущих во всех направлениях, пересекающих выкрашенные в светлый цвет стены. Каждый из пяти членов экипажа огражден стеной приборов, которые он вынужден обслуживать в почти полной темноте, возникающей после закрытия люка.
Сейчас люк открыт. Высунувшийся по грудь старший лейтенант Симонов слегка покачивается вместе с танком, едущим по колее, проложенной идущей впереди машиной. Щурясь от полуденного солнца, он морщит брови, чтобы струйка пота не попала в глаз. Колонна со скрежетом шестерней выдвигается далеко в степь, серую и зеленую. Только командир танка может окинуть взором ее вздымающееся округлыми холмами пространство.
Старший сержант Глухов, держа руки на рычагах управления, через прицел видит подпрыгивающую черную корму впередиидущего танка, а когда дорога становится более неровной, в прямоугольник поля зрения попадает контур орудийной башни, похожей на огромную приплюснутую голову.
