– Ты говоришь как агитатор на митинге.
– Нет, почему? Я прочитал об этом на первой странице «Санди уикли», а это вполне консервативный орган.
– Но тон, тон. Ладно, говори дальше, только покороче.
– Я немного знаю Гиннса со времен работы репортером, поэтому не советую тебе даже пытаться с ним познакомиться. У этих людей все перевернулось в головах. Из-за этого у нас два вида власти: правительственная и финансовая.
– Какое отношение это имеет к нам?
– Самое непосредственное. Гиннс и является такой финансовой властью. В прошлом году он был в Европе, где нанес визит нескольким коронованным особам. Это не проходит безнаказанно. Если ты будешь добиваться девушки, старик обратит на тебя особое внимание, и вся свора его людей будет идти за тобой по пятам. Это расстроит и мои планы. Пока у нас не будет первых десяти миллионов на счете, нас легко свалить.
– Первых десяти? Ну-ну, говори дальше.
– Это неправда, что богатство у нас можно сделать честным трудом. Честным трудом можно заработать на серийный радиоприемник, автомобиль и жену. Нужно на все закрыть глаза и заглушить мораль, вот тогда можно расправить крылья. Но мы должны, то есть ты должен, получить деньги за восемь недель.
– За семь с половиной.
– Нет, за восемь. Я ежедневно утром получаю информацию из больницы, у меня там есть свой человек. Если будет нужно, он подкрутит тому типу ножку, и тот полежит еще немножко.
– Ты не можешь говорить это всерьез.
– Нет так нет. Старику действительно нужны деньги и…
– Так какие у тебя планы? Скажи в двух фразах, без политики.
– И ты, Брут, называешь это политикой. Где же коллективное сознание пролетариата? – с явным сожалением сказал репортер. – Брат, посвящаю тебя в тайны первого уровня миллионерского состояния: я учредил «Трест твоих грез».
Раутон погасил сигару и добавил с отвращением:
– Все было бы хорошо, если бы не эти сигары, которые я вынужден курить в рабочие часы фирмы в представительских целях. Они вызывают у меня астму.
– Так что с этим трестом?
– А, трест? – сейчас.
Он позвонил секретарше и велел принести послеобеденные газеты. Через минуту перед ними появились: «Чикаго ньюс», «Ивнинг стар» и «Нью-Йорк геральд».
– Читай и учись, – сказал репортер, раскладывая еще влажные листы на столе.
На первой странице «Чикаго ньюс» красовалось объявление:
«ТРЕСТ ТВОИХ ГРЕЗ
10 000 человек исполнят твою самую интимную мечту.
ХОЧЕШЬ реализовать то, что представляется тебе совершенно невозможным?
ХОЧЕШЬ сблизиться с любимой женщиной?
ХОЧЕШЬ удовлетворить самый странный каприз?
ХОЧЕШЬ осуществить самую скрытую мысль?
ХОЧЕШЬ, чтобы кто-то думал о тебе и помогал тебе советом и действием днем и ночью всю твою жизнь?
Тогда приходи к нам!!!
ТРЕСТ ТВОИХ ГРЕЗ. 16-я авеню, 77/hd65».
А в «Нью-Йорк геральд» первую колонку занимал текст, напечатанный большими красными буквами, в зеленой окантовке:
«ЕСЛИ ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ, ЧЕГО ХОЧЕШЬ, ТО МЫ ТЕБЕ ПОМОЖЕМ.
ЕСЛИ хочешь встретиться с кем-то НЕПОХОЖИМ на твое окружение;
ЕСЛИ не знаешь, как познакомиться с особой, которая тебе нравится;
ЕСЛИ у тебя не складываются отношения с кем-либо;
ЕСЛИ ты возносишься разумом над людьми, которые этого не замечают;
ЕСЛИ у тебя плохие соседи;
ЕСЛИ книга, которая тебе нравится, заканчивается не так, как ты хотел бы;
ЕСЛИ у тебя есть скрытые желания;
ЕСЛИ хочешь быть счастливым —
приходи к нам, напиши нам, позвони нам.
ТРЕСТ ТВОИХ ГРЕЗ».
– Это выйдет в семи газетах общим тиражом полтора миллиона. Рассчитываю, что это прочитают по крайней мере пять миллионов человек, – сказал репортер и закурил сигарету.
III. Красная картина
Рекламная кампания началась. Раутон подписывал один чек за другим, а деньги на счете Трайсена таяли, как снег в лучах июльского снега. Тем временем клиенты приходили редко, и заявок было немного – до тридцати в день. Штаб, состоящий из одиннадцати человек, играл в покер, занимался флиртом и гаданием по руке. Неутомимый репортер висел на трубке рядом с черными дисконабирателями телефонов, бросая слова в глубь электрических проводов как магические формулы.
Художник приходил почти ежедневно около одиннадцати утра, несмело смотрел на клиентов – женщин в возрасте, неохотно усаживающихся в кресла, тощих подростков с бегающими глазами, а иногда – тучных служащих из Сити.
– Центрифуга работает порожняком… нет сливок… – ворчал Раутон. – Впрочем, мы еще не идем «всей мощью вперед». Далеко нам до этого, парень.
Трайсен пробовал рисовать в мастерской. С утра до вечера делал эскизы, но чувствовал, что он совершенно пуст. По вечерам выходил из дому, с облегчением смешивался с толпой. Тогда какое-то время он мог не думать. Ноги сами непонятным образом вели его в сторону дома Гиннса. Он обходил большой желтый портал, поддерживаемый бочкообразными колоннами. В глубине темнел парк. Долго ходил там, но ни разу не встретил ее. Еще его интересовали бюллетени из больницы, при чтении которых он не знал, смеяться ему или плакать. Состояние пациента улучшалось. Через неделю с него должны были снять гипс.
Когда Трайсен сидел в мастерской и пытался рисовать, не обращая внимания на то, что сумерки гасили цвета и краски на палитре начинали сливаться в серую массу, неожиданно пришел Раутон. За две недели он похудел, но глаза под полуприкрытыми веками у него блестели еще сильнее. Трайсен оставил палитру, выжидательно глядя на друга. Репортер ходил большими шагами от окна к дверям, резко поворачивая.
– В основном я принимал во внимание два фактора, – сказал он, – публику и нас.
Он стиснул зубы.
– Сейчас появился третий, которого я опасался.
Он с минуту молчал. В мастерской сгущались сумерки, и контуры картин становились все темнее, словно на стене висели черные полотна.
– Денег почти нет. Вчера утром мне удалось вытянуть из Борстона двадцать тысяч наличными на краткий срок. Помогли объявления нашего Хертли и демонстрация поддельных благодарственных писем, которые написал наш поэт. Я взял деньги сразу же, и это было счастье, потому что сегодня утром Борстон позвонил мне. Хотя перед этим он обещал мне кредит, сейчас сказал, что, к сожалению, вынужден отказать, поскольку ему вскоре предстоит платить по обязательствам, а также напомнил, что мы не должны задерживать возврат занятых денег. Это было во-первых. Во-вторых, – он приостановился перед художником, – во-вторых, «Ивнинг стар» и «Нью-Йорк геральд» больше не принимают от нас ни одного объявления. Понимаешь?
