— Хочешь, прогуляемся немного? — спросил он.
— Давай, — согласилась она, и ее мертвое лицо искривила нервная, неуверенная улыбка.
Они вышли за пределы кладбища и, держась за руки, пошли по дороге в сторону города.
— Где ты был? — спросила она.
— Здесь же и был. По большей части.
— Начиная с Рождества ты куда-то стал пропадать. Иногда я знала, где ты, это длилось несколько часов или несколько дней. Ты был повсюду. А потом ты куда-то исчезал.
— Я был в этом городе, — сказал он. — В Лейксайде. Хороший маленький городок.
— Ну да, понятно, — сказала она.
Лора больше не носила синего костюма, в котором ее похоронили. Теперь на ней было несколько свитеров, длинная темная юбка и высокие бордовые сапоги. Тени они понравились, и он сказал ей об этом.
Лора наклонила голову и посмотрела на сапоги.
— Классные, правда? — улыбнулась она. — Я нашла их в одном обувном магазине в Чикаго.
— А почему ты решила приехать сюда из Чикаго?
— Я в Чикаго была проездом, бобик. Я вообще на юг еду. Не выношу холода. Тебе, наверное, кажется, что холод — это самое подходящее для меня состояние. Потому что я мертвая. Вот только когда ты мертвый, холод — уже не холод. Это что-то вроде пустоты. И единственное, чего по-настоящему боишься, когда ты мертвый, — так это как раз пустоты. Я хочу в Техас. Хочу провести зиму в Галвестоне. Я, наверное, еще с детства привыкла зиму проводить Галвестоне.
— Это вряд ли, — сказал Тень. — Ты никогда об этом раньше не упоминала.
— Да? Может, это был кто-то другой. Не знаю. Я помню чаек — как им кидали хлеб, их было несколько сотен, все небо в чайках, бьют крыльями и хватают хлеб прямо на лету. — Она замолчала. — Если я этого не видела, должно быть, это видел кто-то другой.
Из-за поворота выехала машина. Водитель помахал им рукой. Тень помахал в ответ. Была в этом какая-то восхитительная обыденность — гулять вот так со своей женой.
— Как хорошо, — сказала Лора, будто прочитав его мысли.
— Да, — согласился он.
— Ну, и когда на этот раз я услышала зов, пришлось со всех ног мчаться назад. А я уже почти добралась до Техаса.
— Зов?
Она взглянула на него. На шее у нее блестела золотая монета.
— Это было похоже на зов, — сказала она. — Я сразу стала думать о тебе. О том, что мне очень нужно тебя увидеть. Это как чувство голода.
— Значит, ты знала, что я здесь?
— Да.
Она остановилась, нахмурилась и слегка прикусила синюю нижнюю губу. А потом склонила голову набок и сказала:
— Я поняла. Как-то вдруг, раз — и до меня дошло. Я думала, это ты меня звал, а получается, что не ты.
— Не я.
— Ты не хотел меня видеть?
— Не в этом дело. — Он не решался сказать. — Нет, я не хотел тебя видеть. Это слишком больно.
Снег хрустел под ногами и сверкал в солнечных лучах, как россыпь бриллиантов.
— Да, не так-то это просто — не быть живым, — сказала Лора.
— Ты хочешь сказать, тебе трудно быть мертвой? Знаешь, я, вообще говоря, все еще пытаюсь придумать, как вернуть тебя обратно. И мне кажется, теперь я на верном пути…
— Нет, — сказала она. — Ну, то есть спасибо тебе. Надеюсь, у тебя получится. Я столько всего нехорошего натворила… — Она покачала головой. — Я вообще-то говорила о тебе.
— Я-то живой, — сказал Тень. — Я пока не умер. Помнишь об этом?
— Не умер, — согласилась она. — Хотя я не уверена, что ты живой. Совсем не уверена.
Так разговоры не разговариваются, подумал Тень. Так вообще дела не делаются.
— Я люблю тебя, — бесстрастно сказала она. — Ты мой бобик. Просто когда ты мертвый, все видится яснее. Будто больше никого нет. Понимаешь? Будто ты одна большая сплошная человекообразная прореха в мироздании. — Она нахмурилась. — Даже когда мы были вместе. Мне нравилось быть с тобой. Ты меня обожал, ты бы сделал для меня все что угодно. Но иногда я входила в комнату, и мне казалось, что там никого нет. Я включала свет или, наоборот, выключала, и понимала, что ты тут, сидишь себе в кресле, не читаешь, не смотришь телевизор, вообще ничего не делаешь.
Тут она его обняла, словно желая смягчить резкость сказанных слов, и продолжила:
— Самое лучшее в Робби было то, что он хоть кем-то был. Иногда он был кретином, мог выставить себя на посмешище, а еще ему нравилось, чтобы вокруг были зеркала, когда мы занимались любовью, и он смотрел, как он меня трахает, но при этом он был живой, бобик. Он чего-то хотел. Он заполнял собой пространство. — Она замолчала, посмотрела на него, слегка склонив голову набок. — Прости. Я тебя обидела?
Он боялся, что голос его подведет, и поэтому просто покачал головой.
— Вот и хорошо, — сказала она.
Они подходили к зоне отдыха, где он оставил машину. Тень чувствовал, что надо что-то сказать: «Я люблю тебя», или «Пожалуйста, не уходи», или «Прости меня». Какие-нибудь слова, которыми можно будет спасти разговор, который ни с того ни с сего вдруг зашел слишком далеко. Но вместо этого он сказал:
— Я не мертвый.
— Может и нет, — сказала она. — Но ты точно уверен, что ты живой?
— А ты посмотри на меня повнимательнее, — сказал он.
— Это не ответ, — ответила ему мертвая жена. — Оживешь — сам поймешь.
— Что пойму?
— Ну, вот я с тобой и повидалась. Теперь мне пора обратно на юг.
— В Техас?
— Да без разницы. Туда, где теплее.
— А я вот никуда отсюда деться не имею права, — сказал Тень. — Жду распоряжений от босса.
— Это не жизнь, — вздохнула Лора. А потом улыбнулась — той самой улыбкой, которая всегда выворачивала ему душу наизнанку. И неважно, сколько раз он ее видел, всякий раз, когда она ему улыбалась, был — как самый первый раз.
Он сделал шаг вперед, чтобы обнять ее, но она покачала головой и отстранилась. Его машина тронулась с места и покатилась прочь, а она, присев на краешек занесенного снегом столика для пикника, провожала ее взглядом.
Интермедия
Война началась, но никто этого даже не заметил. Сгущались тучи, но никто об этом и не подозревал.
В Манхэттене упала строительная балка и перегородила улицу на целых два дня. Она задавила насмерть двоих человек, таксиста-араба и пассажира, который был с ним в такси.
В Денвере было найдено тело водителя грузовика. Он был убит в собственном доме. Орудие убийства, молоток-гвоздодер с резиновой ручкой, лежал на полу рядом с телом. Затылок был проломлен насквозь, но лицо осталось нетронутым. А на зеркале в ванной коричневой помадой было написано несколько слов, непонятными буквами, на неизвестном языке.
