Среда понизил голос, так что Тень, сидевший за столом напротив, едва его расслышал:
— Во сколько ты заканчиваешь работать?
— В девять, — сказала она и сглотнула. — Самое позднее в девять тридцать.
— А какой здесь поблизости самый приличный мотель?
— Мотель 6, — сказала она. — Но он не очень.
Среда бегло провел кончиками пальцев по ее руке, оставляя на коже крупицы соли. Она даже не попыталась их стряхнуть.
— Для нас, — еле слышно прогудел Среда, — он превратится в дворец наслаждений.
Официантка взглянула на него, закусила тоненькие губки, помедлила несколько секунд, потом кивнула и убежала на кухню.
— Ты в своем уме? — сказал Тень. — Ты играешь с законом — она только вчера из-за парты.
— На закон я никогда особо не обращал внимания, — ответил Среда. — Она меня как таковая не интересует, мне просто нужно немного взбодриться. Даже царю Давиду было известно одно простое правило: если хочешь разогнать кровь в старом теле, трахни девственницу и перезвони с утреца.
Тень задумался, была ли девственницей девушка на ночном дежурстве в отеле Игл-Пойнта.
— А заразу какую-нибудь ты подцепить не боишься? — спросил он. — А вдруг она залетит? А что если у нее есть старший братец?
— Нет, — сказал Среда. — Не боюсь. Зараза ко мне не липнет. К сожалению — по большей части, — такие, как я, стреляют вхолостую, поэтому о скрещивании можно говорить весьма условно. Когда-то давно такое случалось. Теперь это тоже возможно, но настолько маловероятно, что практически немыслимо. Так что и беспокоиться не о чем. А братья и даже отцы есть у многих. Только это не моя проблема. В девяноста девяти случаев из ста меня наутро уже и след простыл.
— Значит, мы остаемся здесь на ночь?
Среда потер подбородок.
— Я ночую в Мотеле 6, — сказал он, сунул руку в карман пальто и достал ключ от входной двери, бронзового цвета и с подвешенной к нему биркой, на которой был напечатан адрес: 505 Нортбридж-роуд, кв. 3. — А тебя ждет квартира. В одном далеком городе.
Среда на секунду прикрыл, а потом снова открыл глаза — серые, светящиеся и слегка отличающиеся оттенком — и сказал:
— Через двадцать минут грейхаундовский автобус будет проезжать через город. Он останавливается у заправки. Вот твой билет.
Он вынул сложенный пополам билет и протянул его Тени через стол. Тот взял и развернул: на билете было написано имя.
— Кто такой Майк Айнсель? — спросил он.
— Ты. С Рождеством тебя.
— А где Лейксайд?
— Там, где будет твой дом на ближайшие несколько месяцев. Ну, и раз бог у нас любит троицу… — Он достал из кармана маленький, празднично упакованный сверток и толкнул его через стол. Сверток остановился рядом с бутылкой кетчупа: на горлышке застыли черные подтеки высохшего соуса. Тень сидел не шелохнувшись.
— Ну?
Пересилив себя, Тень разорвал красную оберточную бумагу и обнаружил желтовато-коричневый, затертый до блеска бумажник из телячьей кожи. Он определенно кому-то раньше принадлежал. Внутри лежали водительские права на имя Майка Айнселя с фотографией Тени и адресом в Милуоки, кредитка «MasterCard» на то же имя и двадцать хрустящих банкнот по пятьдесят долларов.
— Спасибо, — сказал он.
— Считай это рождественской премией. А теперь пойдем, я провожу тебя до «Грейхаунда». Помашу ручкой, когда серый пес помчит тебя на север.
Они вышли из ресторана. Тени не верилось, что за несколько часов может так сильно похолодать. Для снегопада теперь было слишком холодно. Невыносимо холодно. Не зима, а просто жуть.
— Слушай, Среда. Те две аферы, про которые ты мне рассказал — со скрипкой и епископом, ну, с епископом и копом… — Он замолчал, пытаясь ухватить свою мысль, сформулировать поточнее.
— Ну?
И тут до него дошло:
— В обеих участвуют два человека. И каждый разыгрывает свою партию. У тебя был напарник?
Изо рта у Тени клубами валил пар. Он пообещал себе, что, когда доберется до Лейксайда, потратит часть своей рождественской премии на самую теплую, самую толстую куртку, которую только можно купить за деньги.
— Да, — сказал Среда. — Да. Напарник был. Младший помощник. Было время, было, но, увы, прошло. Вон заправка. А вон и автобус, если мне, конечно, не мерещится.
Автобус сигналил, заворачивая на стоянку.
— Адрес на ключе, — сказал Среда. — Если кто спросит, я — твой дядя, и отзываюсь я на несколько необычное имя Эмерсон Борсон. Счастливо устроиться в Лейксайде, племянник Айнсель! Я приеду через недельку. Будем путешествовать вместе. Навещать людей, с которыми мне надо повидаться. А до тех пор — заляг на дно и не высовывайся.
— А моя машина?.. — спросил Тень.
— О машине я позабочусь. Отдохни в Лейксайде, — сказал Среда и протянул руку. Тень пожал ее: она была холоднее, чем у трупа.
— Боже мой, да ты совсем окоченел!
— Поэтому чем быстрее я окажусь в Мотеле 6 и сотворю зверя о двух спинах с той классной девчонкой из ресторана, тем лучше. — Он протянул другую руку и похлопал Тень по плечу.
На мгновение Тень испытал головокружительное ощущение: будто два разных мира были перед ним одновременно. В одном стоял седоволосый мужчина, положив ему на плечо руку, а в другом была сплошная зима, которая длилась сотни лет подряд, и сквозь эту зиму, от поселения к поселению, шел седой человек в широкополой шляпе, заглядывал в окна и смотрел на свет очага, на кипящую жизнь, частью которой он никогда не сможет стать, на чужое счастье, вкусить которого ему не суждено…
— Иди, — настойчиво рыкнул Среда. — Все прекрасно и замечательно, а будет еще лучше.
Тень показал билет женщине-водителю.
— Адская погодка для путешествий, — сказала она. И добавила с какой-то зловещей радостью: — Веселого Рождества!
Автобус был почти пустой.
— Когда мы доберемся до Лейксайда? — спросил Тень.
— Часа через два. Может, чуть больше, — ответила женщина. — Говорят, ожидается резкое похолодание. — Она нажала кнопку, двери зашипели и с глухим звуком захлопнулись.
Тень прошел в середину салона, сел, откинул сиденье до упора назад и погрузился в размышления. Движение автобуса и тепло подействовали на него убаюкивающе, и, не успев понять, что засыпает, он уже уснул.
На земле и под землей. На стене следы сырой красной глины: отпечатки рук, пальцев; всюду примитивные изображения животных, людей и птиц.
Огонь по-прежнему горел, а человек-бизон по-прежнему сидел по ту сторону костра и смотрел на Тень огромными — как два темных мутных омута — глазами. Губы бизона, окаймленные свалявшейся бурой шерстью, оставались неподвижны, но Тень отчетливо слышал голос:
