И зря. Глупо было надеяться, что Верочка не поделится информацией с братом.
— Дела-а-а? — протянул Никита. — Вот смешно-то! Если бы мой благородный папочка услышал, что он — дела, умер бы от огорчения. Брось, Катя, не нужно передо мной разыгрывать уязвленную добродетель. Я нормальный человек. И уж чего-чего, а уловки своего папаши наизусть знаю.
— Что ты хочешь этим сказать? — удивилась Катя, и сердце у нее упало в предчувствии чего-то ужасно обидного, болезненного.
— Я хочу сказать, что тебе не стоит особенно рассчитывать на него. Кстати, он уже одарил тебя новой одежкой? Да? Это что было? «Mochino»? «McQueen»? Я угадал? Жидковато. Его последняя пассия получила подарок от «Tiffany». Но не расстраивайся, у тебя еще все впереди, деточка.
Катя онемела. А что можно было сказать на это? Она просто взяла свою сумку и пошла к выходу.
— Погоди! Кать! — развязно протянул Никита. — Не убивайся ты так. Может быть, у него на сей раз все серьезно? А? Ты что, в него умудрилась влюбиться?
— Перестань, Никита, зачем ты все это мне говоришь? — воскликнула Катя.
— Чтобы у тебя не было иллюзий, — усмехнулся Никита. — Я тебе только добра желаю. Вот зачем. Ты ведь его совсем не знаешь. А я знаю. Отец человек конечно же очень обаятельный. Да и богатый. И, что немаловажно, в отличие от всех знакомых мне бизнесменов, он — интеллигент. Странное сочетание, да? Но действует безотказно. На таких девочек, как ты. Кстати, он терпеть не может всяких там моделей, актрис и поп-звезд. Ему что-нибудь для души подавай. Гурман. Не такой, как все. Знаешь, я его понимаю. Ты ведь очень привлекательная женщина. И я совсем не согласен с Кириллом, который считает тебя ледышкой. — Он засмеялся. — Но ты мне тут чуть было не доказала обратное. Такой дизайн! Все в жилу. Но я знаю, лед и пламя — совсем рядом. А?
— Я пойду. Извини. — Катя торопливо застегнула простое твидовое пальто, которое ужасно любила за его элегантность, бросила взгляд на новые сапожки, которые купил Оленин, и ей безумно захотелось их сбросить и пойти домой босиком по лужам, невзирая на осеннюю слякоть.
«Вот только доберусь до дома и все, все это выкину! — пообещала себе девушка. — И все. Хватит. Не нужно мне ничего от Оленина. И вообще от этой семейки. Вот закончу работу — и забуду о них навсегда. Объект бросать нельзя — аванс уже выплачен, — да и Станкевича не нужно подводить. И как ему объяснять отказ? А никак! Все, все. Не нужно путать личное с работой».
Катя выскочила на улицу и поймала такси. К ее немалому облегчению, таксист попался молчаливый, не считавший обязательным развлекать своих клиентов ни к чему не обязывающей болтовней. Просто вез, и все. И навязчивого радио не было.
Через полчаса Катя была дома и тут же принялась за дело. Достала огромный пакет из какого-то обувного магазина, сложила туда все новые вещи, не забыла и сапожки, которые сорвала с себя с яростью, и отнесла к мусорному баку, приготовленному к отправке.
«Вот уж удивятся мусорщики такому богатству! Ну и пусть. Пусть для кого-то будет подарок. А я ничего от Сергея не хочу!» — Катю душила ярость, и, вернувшись в квартиру, она бросилась в ванную и там долго отмокала и скребла себя жесткой мочалкой, словно хотела содрать с себя кожу, которой касались руки Сергея.
«Да за кого он меня принял? — кипела Катя, и тут же сама себе отвечала: — За дешевку. Вот за кого. И почему Станкевич меня не предупредил о том, что его старый приятель — похотливый козел? Договорились они, что ли?»
От этой мысли на душе у Кати стало совсем муторно. И она уже не с восторгом, как еще недавно, а с отвращением вспоминала свое приключение на Истре.
«Уложил меня в постель, занимался со мной любовью… О! Нет! Не любовью, а всего лишь сексом. Ни к чему не обязывающим сексом. И потом расплатился. Привез ворох тряпок. И как мне в голову не пришло, что с такой точностью подбирать одежду может только человек с наметанным глазом! Он что-то там говорил про жену, про дочь. Но все он врал! Просто привык трахать девок, а потом дарить им одежду лучших марок и выпроваживать!»
Потом Катя стала вспоминать их последнюю встречу, вернее, их расставание. И услужливая садистка-память подкинула такую деталь: вот Сергей наклоняется, чтобы поцеловать ее на прощание, даже не выходит из машины ее проводить, потому что уже весь в делах. Его телефон непрерывно звонит. И он все время разговаривает, не обращая на Катю никакого внимания, словно она просто попутчица, словно и не было между ними ничего в доме на Истре. Ни камина, ни свечей, ни романтического ужина, ни маленьких звездочек-хризантем.
«Или у него все так отработано? Штамп на штампе! А я-то повелась, вот дура!» — Катя ругала себя на чем свет стоит.
У нее было чистое, хрустальное сердце, которое не выносило пошлости и грязи, а его снова окунули в какую-то помойку. Будто мало было ей Кирилла!
Ее мобильный звонил и звонил, и она, мучительно борясь с собой, смотрела, как высвечивается имя Оленина на дисплее, а потом отключила телефон, но Сергей тут же принялся звонить на домашний. Катя выдернула шнур из розетки, и в квартире воцарилась гнетущая тишина. Она села на свою одинокую постель, где так часто придавалась смутным грезам о своей утраченной навсегда любви, и заплакала. А потом вспомнила, что у нее есть один выход, которым она так долго пренебрегала, и есть прекрасная возможность уехать. Она так и сделает, как только закончит этот чертов объект. И не будет больше бояться очутиться в том сказочном краю, который так внезапно покинул ангел, растворившись в невыносимой глубине, в фиалковом небе иного мира. Надо признать, что Оленин сделал главное — избавил ее от сомнений и страха.
С утра пораньше Катя явилась в «Modus» и «угнездилась», как сказал бы ее отец, в своем кабинетике, таком маленьком, что там едва умещался компьютерный стол и пара стульев для клиентов. Через полчаса полнейшего безделья — чтения новостей и анекдотов в интернет-журналах — Катя Симонова взяла себя в руки, а еще через пять минут с головой ушла в работу.
— Трудишься, Катеринушка? Молодец! Только что-то ты сегодня слишком уж рано прилетела, птичка моя. — В кабинет незаметно прокрался Станкевич. Катя даже вздрогнула от неожиданности.
— Доброе утро, Федор Борисович, — пробормотала она.
— Пошли ко мне, кофейку дернем. Я так лично с коньячком.
— А не рановато ли?
— В самый раз. «Алка зельцер» я презираю. Как говорят в народе, от чего заболел, тем и лечись. Я вчера малость перебрал в приватной сауне, куда меня, дурака старого, занесло по приглашению одного нашего клиента. Нет! Я понимаю, что он хотел как лучше. А получилось как всегда.
Катя внимательно присмотрелась к Станкевичу и пришла к выводу, что шеф явно преувеличивает. Ведет себя неформально, в кабинет приглашает. К чему бы это?
Она покачала головой, вздохнула и проследовала вслед за Федором в его шикарный зал, который только по недомыслию можно было бы назвать кабинетом. Станкевич оставил пустой середину комнаты, словно намеревался здесь устраивать балы с танцами, кое-где расставил кресла и стулья, столики из карельской березы и в простенках между окнами расположил кашпо с многочисленными тропическими растениями — головной болью его секретарши. Рабочий стол, конечно, был, но использовался вовсе не по назначению. Правда, иногда на нем устанавливался «ноутбук», но редко. Вот и сейчас Федор крикнул секретарше, чтобы принесла кофе с пирожными, а сам нырнул в недра ампирного шкафа, предназначенного для книг, но содержавшего бутылки и бокалы всех возможных сортов, и выудил оттуда бутылку коньяка. Потом пришла секретарша Любочка, как поговаривали злые языки, бесплодно влюбленная в шефа, принесла пирожные и кофе. Федор с лету опрокинул рюмку коньяка и запихнул в рот эклер целиком. Катя отпила кофе, пригубила коньяку — так, за компанию, — и не притронулась к пирожным. От еды ее сейчас просто мутило. Хотя и кофе на голодный желудок шел плохо.
