Насвистывая, я покинула подъезд. В этот момент к дому
подъехало такси, из него вылез мужчина среднего роста, лет сорока, узкоплечий,
с лысиной, которую он пытался замаскировать, загорелый и улыбающийся. Одного
моего взгляда было достаточно, чтобы узнать в нем Зойкиного мужа, тысячу раз
мне приходилось лицезреть его фотографию и слушать рассказы о том, какой он
замечательный. Я бросилась к машине, сияя тульским самоваром, но тут же
притормозила. Устинов помог выбраться из машины девчушке лет четырех, а вслед
за ней извлек крашеную блондинку с дочерна загорелой физиономией. Улыбку с меня
как ветром сдуло.
— Вы Устинов? — спросила я. Мужчина вздрогнул и
обернулся.
— Да, — ответил он как-то неуверенно.
— Где Зойка?
— Зойка? — Он отступил на шаг и испуганно
посмотрел на жену.
— Точно. Так где она?
— А почему вы спрашиваете моего мужа о какой-то
Зойке? — влезла в наш разговор крашеная.
— Заткнись, — посоветовала я.
— Что? — попробовала она быть грозной. Я
повторила:
— Заткнись, — еще ласковее, и она, прижав к себе
девчушку, наконец умолкла, — Так где она? — вновь задала я вопрос.
— Вам адрес нужен? — торопливо заговорил
мужчина. — Я могу объяснить. На Матросова — общежитие, девятиэтажка, в
трех шагах от остановки. Номер комнаты я не знаю, — косясь на жену,
пробормотал он.
— Найду, — заверила я и сделала шаг в сторону,
намереваясь поскорее покинуть двор и этого типа с его крашеной бабой.
— А вы кто ей будете? — вдруг спросил он. Я не
думала продолжать беседу, но крашеная выглядела так забавно, тараща на меня
глаза, что я ответила.
— Никто. Сидели вместе.
Челюсти у обоих враз отпали, а я порадовалась, для Зойки я, конечно,
ничего полезного не сделала, но хоть этим двоим настроение испортила.
Найти общагу оказалось делом нетрудным, унылое серое здание
действительно было в трех шагах от остановки. Я вошла в квадратный холл с
зарешеченным окном и поморщилась: вонь стояла несусветная, пахло капустой и
подгоревшим маслом. Стол в центре холла был выкрашен синей краской, на нем
притулились чахлая герань и телефонный аппарат с трубкой, в двух местах
перетянутой изолентой. Я покачала головой и огляделась, дверь слева вела к лифтам,
а чуть дальше начинался длинный темный коридор. Я сделала шаг в том
направлении, надеясь обнаружить хоть одну живую душу, и тут же была остановлена
гневным окриком:
— Вам кого?
От неожиданности я вздрогнула и, обернувшись, увидела за
своей спиной худенькую женщину лет сорока и попробовала определить, откуда она
появилась. Не иначе как пряталась за дверью.
— Здравствуйте, — сказала я, продемонстрировав
счастливую улыбку, которая, кстати, не произвела на нее никакого
впечатления. — Я ищу Устинову Зою Федоровну.
— Зойку? — насторожилась тетка. — А зачем она
вам?
— Она моя родственница.
— Нет у нее никаких родственников.
«Вот чертова баба», — подумала я и сказала:
— Значит, знакомая.
— Знакомая… ходят тут всякие…
— В какой комнате она живет? — посуровела я.
— А не скажу, — ответила тетка, глядя мне в глаза
с большим гневом.
— Ясно. Тогда я сама поищу, — кивнула я и зашагала
по коридору.
— Я тебе поищу. — взвизгнула она и бросилась
следом.
— А ты меня попробуй остановить, — хмыкнула я, не
оборачиваясь.
Тетка меня догнала, но военных действий предпринимать не
стала, а спросила:
— Ты не от этой?
— Что? — Мне пришлось остановиться.
— Не от его стервы крашеной? Оставьте бабу в покое…
— Где Зойка? — теряя терпение, спросила я.
— В сто тринадцатой. Только ей не до гостей сейчас…
пьет. А здесь на птичьих правах, не сегодня, так завтра выгонят, а эта, гиена,
то сама придет, то подруг подсылает, и каждый раз со скандалом.
— Никакого скандала, — заверила я, узнала, где эта
самая сто тринадцатая комната находится, и бросилась туда.
Коридор был такой же длинный и темный, дверь в одну из
комнат распахнута настежь, на кровати сидел лохматый мужик и играл на гармони,
толстая баба в дверях, пытаясь перекричать гармонь, что-то ему выговаривала.
Дверь сто тринадцатой была не заперта, я торопливо вошла,
отдернула занавеску, отделяющую импровизированную прихожую от самой комнаты, и
увидела Зойку. Она сидела за столом, уронив голову на согнутую руку, и то ли
пела, то ли рыдала, сразу не разобрать. Одно было ясно — пьяна она в стельку. Я
прошла к столу, взяла в руки бутылку, где на самом донышке плескалась водка, и
выпила. Зойка замолчала и, прищурив один глаз, уставилась на меня.
— Лийка, ты, что ли? — спросила она хрипло.
— Я, — устраиваясь на стуле напротив Зойки,
кивнула я со вздохом, а подружка попыталась приподняться.
— Правда ты, — обрадовалась она. — А я
решила, может, померещилось.
— Не померещилось. Это я. Давно пьешь?
— Хрен его знает. Наверное, давно, раз ты здесь. Вот
черт, я ж совсем забыла… С возвращением тебя, — Она поднялась из-за стола,
направилась ко мне, нетвердо ступая, и мы обнялись. Зойка была выше меня на
целую голову и весила не меньше ста килограммов, ноги у нее ослабли, оттого я
чуть не рухнула под ее весом.
— Задавишь, лошадь здоровая.
— Не-а, я аккуратно, — хихикнула она и выпустила
меня из объятий. — Какой сегодня день? — задумалась Зойка. — Это
правда ты или у меня белая горячка?
— Само собой… А сегодня шестое июня.
— О господи… Прозевала все царствие небесное, точнее,
пропила. Прости меня. Лийка. Слышишь? Простишь?
— Прощу, если рожу умоешь. Смотреть на тебя тошно.
Печатая шаг. Зойка пошла за занавеску, где притулился ржавый
умывальник. Надо отдать ей должное, несмотря на лошадиную дозу выпитого, назад
она вернулась почти в здравом рассудке. Умылась, причесалась и даже сменила
халат на платье без рукавов.
— Как меня нашла? — спросила она, садясь за стол.
— Твой Петр сказал.
— Он же на юг с молодой женой подался…
