Жара стояла как на юге, солнце палило нещадно, асфальт
плавился под ногами. Я купила бутылку пепси и зашагала к стоянке такси. Очередь
произвела на меня впечатление, я подумала, что сумка у меня легкая и не грех
прогуляться по городу после пятилетней разлуки. Поднялась по широкой лестнице,
прошла под аркой со старинными часами на башне, больше похожей на минарет, и
вышла на проспект Мира. Взгляд мой задержался на табличке ближайшего ко мне
дома. Улица Верхнедворянская — значилось на ней. Вот тебе и проспект Мира. Мимо
прошмыгнул полосатый троллейбус, раньше таких у нас не было, по бывшему
проспекту сплошным потоком шли иномарки, кое-где разбавленные старенькими
«Жигулями» и «Волгами».
— Все меняется, — попробовала я настроить себя на
философский лад и прибавила шагу.
Мой дед жил когда-то в двух троллейбусных остановках отсюда,
в огромном доме, в котором в прошлом веке помещался то ли бордель, то ли
гостиница. Дед рано овдовел и, должно быть, от тоски запил. Свою трехкомнатную
квартиру выменял сначала на двухкомнатную, а потом оказался в коммуналке в
своем же доме, только в первом подъезде, в компании с таким же алкашом. Умер
дед во сне, как говорится, не приходя в сознание во время очередного запоя. И
не успел, как ни странно, продать свою берлогу, а завещал ее мне, за что в
настоящий момент я была ему очень благодарна.
Дом выглядел заброшенным, не красили его лет семь как
минимум, фасад в трещинах, дверь подъезда без стекол… Впрочем, дело обычное. В
подъезде, несмотря на жару, было холодно, я поежилась и по широченным каменным
ступеням стала подниматься на второй этаж. Дверь в квартиру была приоткрыта,
звонков здесь сроду не водилось. Я толкнула дверь и вошла в длинный, метров
шесть, коридор, в детстве мы звали его «кишкой». Коридор выходил к просторной
кухне, слева дверь — в комнату соседа, ближе к кухне — дедова, то есть теперь
уже моя.
— Хозяева! — гаркнула я, подняв голову к высокому
потолку.
Дверь справа открылась, и появился неизменный дедов
собутыльник Максим Павлович, или просто Палыч. Во всяком случае, гражданам
прилегающего района он был известен именно как Палыч. Маленький, круглый и
румяный, за пять лет он совершенно не изменился, несмотря на хронический
алкоголизм и глубокие душевные переживания, связанные с отсутствием средств на
очередную опохмелку.
— Виталик! — разведя руки для горячих объятий,
завопил он, узнав меня.
— Здорово. Палыч! — вновь гаркнула я, и мы
обнялись.
Палыч отстранился и сказал удовлетворенно:
— Красавица. Вылитая мать. Королевна, право слово… А
загорела как, точно с курорта.
— Я на юге отдыхала две недели.
— Хорошее дело, — одобрил он, переходя на
шепот, — Нинка здесь с самого утра. Занавески вешает…
В этот момент сестра появилась в коридоре, неодобрительно
посмотрела на Палыча и кивнула мне.
— Ты ж в телеграмме писала, что с утра приедешь? —
вместо приветствия заметила она.
— Вышла задержка.
— Какая задержка? Да не вертись ты под ногами, черт
старый! — заорала она на Палыча, тот нахмурился и пристроился за моей
спиной.
Я незаметно сунула ему денег и шепнула:
— Закусь купи…
Палыч исчез, а мы с Нинкой вошли в комнату. Причина ее
скверного настроения стала мне ясна, из всей мебели, которой так гордился мой
пьяница-дед, остались только кресло с порванной обивкой да резная тумбочка для
обуви.
— Видно, под конец жизни дедуля здорово
разошелся, — присвистнув, заметила я. Нинка тяжело вздохнула:
— Это не дед, то есть…. вся эта рухлядь ничего не
стоила. Так, если какой любитель…А у кого сейчас деньги? Я и выручила-то сущие
копейки, честное слово. У меня где-то записано, если хочешь, верну тебе
половину, постепенно… Сереже надо было на свадьбу, ты же знаешь, у нас никаких
сбережений… Получили участок, тридцать километров от города, разве на автобусе
наездишься? «Запорожец» купили, старенький, своя картошка, морковь… Конечно,
денег у меня нет, чтоб с тобой расплатиться, буду отдавать помаленьку…
— Мне ничего не надо, — отмахнулась я, искренне
сожалея о вещах, которые окружали меня с детства, а отнюдь не об их рыночной
стоимости, хотя и знала, что стоимость велика, а Нинка все спустила по дешевке…
«Запорожец», дура несчастная, да здесь одна горка тянула на новенькую «Волгу».
Но сестрице об этом лучше не говорить, не то ее инфаркт хватит.
— Я занавески повесила, — неуверенно заметила она.
— Спасибо. Раскладушку тоже ты принесла? —
Раскладушка стояла у окна, застеленная полосатым одеялом, выглядело оно так,
что я сразу же затосковала.
— Я договорилась с Михайловыми, они тебе стол дадут, от
кухонного гарнитура. Деньги я заплатила. Квартирантам пришлось сотню вернуть,
договаривались, что о выселении предупрежу за месяц, а вышло за две недели.
Табуретка есть, понадобится что — купишь, надеюсь, не все деньги на курортах
прогуляла…
— Не все, — согласилась я. — Но на эти деньги
мне жить, пока на работу не устроюсь.
— Как жить… Ты к экономии не приучена, а Сережа мой
живет на триста рублей.
— Твой Сережа может жить на полтинник — мне по фигу.
Денег не дам, на меня пусть не рассчитывает, — отрезала я.
Нинка отвернулась к окну и вроде бы собралась реветь, но,
наверное, вспомнила, что сынок живет в квартире, которая официально принадлежит
мне так же, как и эта комната, и решила со мной не связываться. Между прочим,
правильно сделала.
— Пойдем в кухню, хоть чаю выпьем, — неуверенно
предложила она.
Чашки, чтобы выпить чаю, пришлось позаимствовать у Палыча, а
он, в свою очередь, позаимствовал их не иначе как на помойке: треснутые, без
ручек и страшно грязные. Нинка ругалась и пока их отмывала, я уплетала
принесенный ею рулет и поглядывала в окно. Сосед явился минут через десять,
значит, винно-водочные изделия по прежнему по соседству: в доме напротив раньше
был гастроном, как выяснилось, там и остался. К двум бутылкам водки Палыч
прихватил колбасы, хлеба и банку помидоров, а также пакет картошки и три
луковицы.
— Сейчас такую закусь сварганим, — весело сообщил он
и кинулся к плите, — А ты пока рассказывай.
— Чего рассказывать? — усмехнулась я.
— Как чего? Пять лет не виделись. За пять лет много
чего переменилось.
— Так это у вас, ты и рассказывай.
