Торопливо схватила вечернюю сумочку и побежала открывать деверь. На пороге стоял Феликс Крилли, держа в руке целлофановый пакет, перевязанный лентой. Он протянул ей его. Но тут рот у него раскрылся, челюсть отвисла, и слова, которые он готов был произнести, сменились удивленным возгласом. Тина была смущена его реакцией. Она понимала, что у нее сейчас эффектная внешность, но, естественно, не сознавала, какое впечатление производит на человека, привыкшего видеть ее в простой одежде исследователя. Его взгляд медленно скользил от сверкающей короны волос, уложенных в сложную французскую прическу и украшенных бриллиантовым украшением, к стройной фигуре, бедрам, обтянутым нейлоном, и ногам в золотых туфельках.
— Ну, как, подходит? — нервно спросила она.
Он с трудом перевел дыхание.
— Подходит? — повторил, словно не понимая. Затем горячо воскликнул: — Тина, любовь моя, вы богиня, заслуживающая поклонения, и готов биться об заклад, что сегодня вечером не будет ни одного мужчины, который устоит перед вашим обаянием! Не могу дождаться, когда мы спустимся и все окажутся у ваших ног! — Он озорно улыбнулся, потом вспомнил о своем подарке. — Мы решили, что вам это понравится, — с улыбкой сказал он, — но эти бедные орхидеи покажутся такими безвкусными, когда вы их приколете. Может, лучше оставить их в комнате.
— О нет! — С этим невольным возгласом несогласия Тина протянула руку к пакету. — И не подумаю! Спасибо за предусмотрительность, Феликс. — Она была тронута таким свидетельством внимания со стороны мужчин и одновременно почувствовала себя наконец защищенной. Радостная развязала ленту и достала орхидеи из углубления во влажном папоротнике. Феликс терпеливо ждал, пока Тина не убедилась, что цветы приколоты правильно, затем протянул руку и поклонился.
— Могу ли я иметь удовольствие проводить вас вниз, моя дорогая?
Она глубоко вздохнула и с улыбкой согласилась.
Феликс наслаждался бурей аплодисментов, встретившей их появление. Все мужчины, без единого исключения, лениво развалившиеся в креслах за коктейлями и болтовней, застыли, увидев в дверях Тину под руку с Феликсом. Словарь их оказался не очень разнообразным и состоял преимущественно из восклицаний: «Вот это да!», «Ничего себе!» и «Будь я проклят!», но самым приятным для нее было восторженное выражение, появившееся на их лицах. Принимая с удовольствием это восторженное внимание, Тина одновременно осматривала зал в поисках Рамона. Убедившись, что ни его, ни Инес нет, она расслабилась и принялась наслаждаться неприкрытой лестью. Хотя весь этот флирт был легкомысленным и забавным, он придавал ей уверенности — настолько, что когда несколько минут спустя в комнату вошли Рамон и Инес, Тина встретила их с гораздо меньшим трепетом, чем опасалась.
Инес сверкала. На ней было длинное узкое платье из ламе{ Специальная парчовая ткань для вечерних туалетов. — Прим. перев.} с глубоким декольте, а плечи, если не считать двух узких бретелек, оставались обнаженными. Ожерелье не уступало бриллиантам в черных волосах, а когда Инес протянула руку за бокалом, такие же бриллианты сверкнули у нее на пальцах. Но вот взгляд ее упал на Тину, — и глаза женщины сверкнули ярче всех ее бриллиантов. Она с плохо скрываемым удивлением обвела девушку взглядом с ног до головы, поджала губы и со злостью отвернулась.
Уверенность Тины дрогнула. Она инстинктивно взглянула на Рамона и едва не выбежала из зала, когда он, бросив на нее холодный взгляд, без единого слова повернулся и стал слушать, что говорит Инес. Тина мужественно проглотила комок в горле и постаралась не показать, как ей больно, но мужчины, которые были совсем не такими тупыми, как делали вид, с молчаливым сочувствием окружили ее и соревновались друг с другом за право заслужить ее улыбку. Их комплименты и шутки, произносимые с заразительной веселостью, помогли Тине отогнать надвигавшееся уныние и выдержать церемонию, предшествовавшую ужину, а затем и сам ужин. Ей не давали времени думать о печальном, и к концу ужина от ее разбитых чувств оставались только отголоски боли в сердце. Но Тина знала, что стоит ей остаться одной, как эта боль снова будет терзать ее.
Ужин уже кончился, когда появился отсутствовавший Бренстон. Расчистили площадку для танцев и оркестр кончил играть первый номер, когда восклицание Феликса заставило Тину проследить за направлением его взгляда. В дверях, слегка раскачиваясь, стоял Тео и презрительно разглядывал собравшихся. Покрасневшее лицо и остекленевшие глаза свидетельствовали, что он удовлетворил свою страсть к алкоголю, и Тина испугалась, когда взгляд Тео остановился на ней и медленно пополз по ее телу. Ей показалось, что к ней прикасаются грязные пальцы. И когда Тео, покачиваясь, начал пробираться к ней, она побледнела и с немой мольбой посмотрела на окружавших мужчин. Оркестр снова заиграл, и все, оценив ситуацию, вскочили на ноги, приглашая ее на танец. Первым оказался Андерс Бреклинг, и прежде чем Тео добрался до нее, она уже была среди танцующих.
Благодарность за своевременное вмешательство заставила Тину улыбаться радостней, чем она подозревала, и она была удивлена, когда швед сильнее прижал ее к себе и что-то зашептал на ухо. Она не могла ничего сделать, хотя и видела улыбки и многозначительные взгляды остальных танцующих, но когда неожиданно появился Ларс и похлопал брата по плечу, требуя своей очереди, Тина испытала огромное облегчение. Поведение Ларса стало образцом для остальных на протяжении всего вечера. Полные решимости не подпустить к ней Тео, мужчины по очереди приглашали ее, не упуская ни на одну минуту и предотвращая все попытки американца. Они не могли знать, какое отвращение к Тео она испытывает, но то, что тот весь вечер держался один и ни с кем не разговаривал, заставляло их подозревать его в дурных намерениях. Тео не любили, и этого было достаточно, чтобы все мужчины были настроены против него.
Долгое время им это удавалось, вечер продолжался, Тина была непрерывно занята, настолько, что испытывала только легкую боль, видя, что Рамон занят исключительно Инес. Весь вечер он танцевал только с ней, за исключением одного-двух дежурных танцев, и с самого начала не отходил от компании местных влиятельных лиц. Тина понимала, что ему нужно выполнять свои обязанности, но чувствовала, что только ее присутствие мешает ему присоединиться к остальным участникам экспедиции.
Она стояла, глядя на танцующих и ожидая, когда вернется с напитками Джозеф Роджерс, когда сзади ее схватили за руку и прозвучал голос Тео.
— Наконец поймал! — Он развернул ее лицом к себе. — П... шли, я хочу потанцевать с вами.
Говоря, он покачнулся, и Тина с отвращением отпрянула от него.
— Я не собираюсь танцевать с вами! — резко ответила она. — Даже говорить не хочу, так что уходите и оставьте меня в покое!
Слишком поздно она поняла, что лучше было бы попытаться уговорить его. Ее презрительные слова заставили его вспыхнуть, напомнили все унижения, которые он испытал, поверженный на землю Вегасом. Для человека с его характером сознание того, что он был унижен и выставлен трусом, вполне объясняло поиски утешения в бутылке; а опьянение усилило обманчивое представление, что достаточно прошептать Тине на ухо несколько льстивых слов, чтобы вернуть себе ее расположение. Однако выражение отвращения на ее лице и резкий отказ развеяли эту веру, и улыбка на лице Тео сменилась гримасой гнева.
