— Вы что-то задумали? — насторожился дядя Миша — заявление показалось ему угрожающим. — Особый план?
— Да, — и дальше Петр Сергеевич сказал то, чего не ожидал никто, — я решил… жениться на Лане.
— Что? — вскочила девушка. — Что за нелепая шутка? — но, увидев невозмутимое лицо бывшего начальника ЖЭКа, поняла, что все услышанное — серьезно.
— Странный способ делать предложение даме, — хмыкнул Хромов, ему с трудом удавалось сдерживаться. — Вообще-то подобное происходит никак не публично, я бы сказал даже интимно. По крайней мере, в нормальном обществе.
— У нас еще нет общества, — парировал Травкин. — Только отдельные представители. Моя женитьба на Лане продиктована необходимостью. Я не могу позволить, чтобы в нашем узком кругу возникали конфликты. А молодая незамужняя девушка в окружении шестерых мужчин — очаг постоянной нестабильности. Наш брак внесет порядок в систему.
— Но у вас уже есть штамп в паспорте, — возразила Мила Евгеньевна, ее задело, что Петр Сергеевич свел всех обитателей лакуны "вокруг Ланы", а про нее вовсе не упомянул, хотя она тоже женщина. — Двоеженство запрещено законом!
Травкин повернул голову в сторону Крон и нервно передернул плечами: на мгновение ему показалось, что не заведующая детсадом, а его Степанида стукнула кулаком по столу. Что за наваждение?
Травкин по жизни был чистым карьеристом. И всегда считал дураками тех чиновников, которые готовы расстаться с женой, а значит, и с перспективной должностью (в советское время семья считалась непререкаемой ячейкой общества и поэтому собирающегося разводиться обсуждали на партсобрании, могли выговор влепить, что автоматически закрывало дорогу наверх). Петр Сергеевич свою вторую половину не считал идеалом, женился по глупости, в 20 лет, только придя из армии. Демобилизованному любая особа женского пола кажется богиней. Но никогда налево не бегал, даже в мыслях себе этого не позволял — карьерную лестницу холил и лелеял. Но, увидев Лану — они познакомились, когда девушка пришла перепрописываться в другую квартиру в доме на подведомственной ему территории — словно проснулся. Вспыхнувшее чувство Травкин прятал в самые глубины своей души, чтобы никто на свете не догадался. И позволял себе лишь изредка заглядывать в магазинчик, где работала девушка, непременно придумывая причину для посещений. Что удавалось нелегко: за продуктами в их семье ходила только вымуштрованная Степанида. Поэтому Петр Сергеевич изобретал все новые и новые проверки, чем приводил в неистовство хозяина торговой точки. Зато Лана была пару часов как на ладони: ей запрещалось покидать кассу, и Травкин мог любоваться пассией, переходя от полки к полке и делая вид, что внимательно слушает трескотню оправдывающегося на всякий случай владельца.
Коммунальщик свято верил, что хорошо замаскировался. Только расслабился зря: Степанида почувствовала неладное. Вроде и повода нет: вокруг мужика никто из "юбок" не вьется, в карманах пиджака не спрятаны любовные записки, да и рубашки духами не пахнут, и домой супруг приходит постоянно в одно и то же время, и собрания в конторе проходят четко по графику, вывешенному в ЖЭКе, — но… Достаточно посмотреть в его глаза, чтобы увидеть там новый, незнакомый блеск, какую-то тайну. Степанида ревновала дико. Выла по ночам в подушку, растирая слезы кулаками. И открыто шпионила: даже завела традицию кормить мужа обедом прямо за рабочим столом. Но так и не вычислила соперницу.
Оказавшись в лакуне вместе с Ланой, Травкин безумно обрадовался. Теперь нет смысла оглядываться на жену, бояться, что она, узнав о его страсти, наклепает жалобу в партком. А что касается предмета обожания, то Лана сама кинется ему на грудь. Выбор в "черной дыре" невелик: старик, прыщавый юнец, глупый банкир из вчерашних бандитов да бомж. На фоне этой публики, самоуверенно потирал руки Петр Сергеевич, даже почти двукратная разница в возрасте не выглядела преградой — наоборот, подчеркивала солидность. Надо только не навязываться, демонстрировать иногда заботу и не торопиться. Что легко сделать: уж чего, а времени здесь хоть отбавляй — целая вечность. И Травкин терпеливо ждал. Но появление Дениса, рядом с которым Петр Сергеевич стал явно проигрывать, смешало кары, пришелец грозил разрушить то, что коммунальщик с таки усердием долго возводил.
— Мы находимся в особых условиях. Существующие в другом мире шаблоны можно отбросить, — невозмутимо ответил Травкин на тираду Крон. — Поэтому объявляю, что мы с Ланой женимся.
— Но я не давала согласия — напомнила о себе невеста. — Разве его не требуется?
— Нет, — резко оборвал ее Петр Сергеевич. — Тем более что в моем решении есть еще один резон. Наши комнаты рядом. Их легко объединить, никому не доставляя хлопот и не ущемляя чьих-то бы то ни было интересов. Так что…
— Одну минуточку, — вдруг вмешался профессор. — Я возражаю.
Лана одобрительно посмотрела на бородача — у нее есть защитник!
— И думаю, что Лана должна выйти замуж… за меня.
Девушка от неожиданности рухнула обратно на стул.
Нет, Аганин по-прежнему (как он постоянно убеждал себя и окружающих) любил Лидочку. Хотя на самом деле то давно была уже не любовь, а лишь память о ней. Привычка на уровне рефлексов. Которая каждое утро заставляла брать в руки фотографию с изображением давно умершей женщины, прижимать рамку к сердцу — здороваться. По вечерам он отчитывался застывшей с улыбкой на лице Лидочке о том, что случилось за день — какую картину нарисовал Егор, что за пейзаж появился на кухне, о чем кричал Травкин, какой анекдот вспомнил Ласков, как Мила Евгеньевна, падая с лестницы, порвала юбку, а дядя Миша на ткань аккуратно "наложил шов". Естественно, что в какой-то момент героиней вечерних отчетов стала и Лана. Сначала информационно — как появилась в лакуне, какую придумала скатерть сшить для стола. Потом оценочно — девушка не то что симпатичная, но очень милая, добрая, ласковая. Вон как дядю Мишу защитила, отмыла бомжа, не побрезговала. И, наконец, мечтательно — с такой не грех провести остаток жизни, чтобы находилась рядом, слушала, кивала головой, расстилала на ночь постель, а утром улыбалась в ответ на приветствие. Постепенно рассказы о других колонистах отошли на второй план. И каждый вечер Аганин, повернувшись лицом к фотографии Лидочки, перечислял достоинства Ланы, взвешивал "за" и "против", советовался с женой. Решающее объяснение с девушкой откладывал, хотел хорошенько отрепетировать объяснение своих чувств. Но заявление Травкина напугало профессора — и Анатолий Борисович ринулся в бой.
— Мы составили бы хорошую партию. По сравнению с Петром Сергеевичем у меня больше преимуществ — все-таки высшее образование, — перечислял достоинства очередной претендент. — В вузе преподавал. Кругозор пошире, чем у начальника ЖЭКа. Да и Лидочка была бы не против, я уверен. Что касается жилплощади, поселимся в моей комнате, места хватит, а освободившееся помещение пригодится в будущем. Новички, следуя логике, прибывать не перестанут, там и разместятся.
— А вам не кажется, — сурово оглядела уже двух женихов Крон, — что вы оба немного староваты? Невеста в дочери годится.
Мила Евгеньевна напряглась не случайно. Крон всегда, сколько себя помнила, куковала жизнь в одиночку. Ну, не попадались на ее пути мужчины, способные создать семью с женщиной руководящих наклонностей. Мила Евгеньевна давно смирилась со своей участью, находила и положительные стороны в ситуации. Взять тех же балерин или актрис — они тоже жили исключительно сценой и пренебрегали семейными обязанностями. А рядом с Крон всегда дети. И даже хорошо, что не свои, ответственности меньше. Но, оказавшись в лакуне, Мила Евгеньевна вдруг обнаружила, что работы уже нет. Она может сколь угодно долго строчить оправдательные письма, но где гарантия, что их кто-нибудь прочитает? И женщина впервые обратила внимание на окружающих ее мужчин. Ведь она же совсем еще не старая, до пенсии не доработала. Понятно, что Ласков и Егор отпали сразу, возраст не подходящий. За ними на списание пошел и дядя Миша — чуждый социальный элемент, маргинал. Оставались Травкин и профессор. Но бывший начальник ЖЭКа слишком категоричен, а вот с профессором она вполне могла сойтись. И Крон постаралась "разбудить" ученого: часто заглядывала к нему в комнату, помогала проводить уборку, складывала аккуратно его тетрадки и книжки, всячески демонстрируя симпатию. Получается, все зря: "пенёк", на которого она возлагала надежды, оказывается, навострился на другую! И когда только успел сообразить?
