Нет, так не бывает. Не может быть.
«Я тебе когда-нибудь врал?» – мог бы спросить дядя Петя.
Но не спросил.
«Никогда», – мог бы ответить Данька.
Но не ответил.
Так не бывает. Значит, мы останемся там, где бывает небывалое.
– Ты уверен? Пойми, в нашем деле нельзя по сто раз менять решение…
– Уверен. Я остаюсь.
– Ну и хорошо. – Старик нахмурил брови, взялся за графинчик, но передумал. – Тогда я скажу тебе, как тирмен тирмену. Теперь – можно. Великая Дама не из жадин. Деньги, связи… Это все ерунда. Веселое конфетти, приятное, но не главное. Как ты думаешь, сколько мне лет?
Данька растерялся.
– Ну… Шестьдесят пять? Семьдесят?
– Я родился в 1915 году. Мне, считай, девяносто. Понял или объяснить?
«Так не бывает…» – залпами бухало в голове. Девяносто? Это, выходит, дядя Петя деду Илье в отцы годится?! А выглядит ничуть не хуже: бодрый, энергичный… Даже лучше, наверное, выглядит. Моложе. И на здоровье никогда не жалуется…
– Ты вообще, думаю, долгожителем окажешься. Мафусаилов век не обещаю, но меня переплюнешь, это точно. У меня война кусок отгрызла. Тирмены живут долго, братец Даниил. Не чрезмерно, но вполне достаточно. Кроме того, тирмены не страдают болезнями из косметички Великой Дамы. И не одни тирмены. Наши родственники, например, тоже. Я свою жену спас, просто расписавшись с ней. Тридцать лишних лет – за брачное свидетельство.
Вот тут Даньку и прикрутило по-настоящему. Девяносто лет дяди Пети показались ерундой, не заслуживающей внимания. «У папы подозревали… Короче, одну болезнь. Не дай бог подтвердилось бы…» А дед Илья натянул нос врачам со своим микроинфарктом: выздоровел, коньяк пьет, телевизор смотрит – новости ему подавай! Что могло быть у Лерки? У мамы? Могло быть, но не случилось, потому что это его Лерка, его мама?
Великая Дама, скажи! – или лучше молчи, не надо…
– Почему вы мне раньше не сказали? – хрипло выдохнул он.
Старик потянулся через столик и растрепал Даньке волосы.
– Получилось бы, что я тебя покупаю. Баш на баш. А так ты принял решение сам, ничего не зная наперед. Как принимал решение раньше: когда стрелял, отказывался, снова стрелял… Твоя жизнь, твой выбор. У нас, братец, не базар, а работа. Эх ты, тирмен…
Зазвонил мобильник.
– Да! Слушаю!
– Даньчик! – запрыгал в трубке хохочущий Леркин голос. – Я тебе сейчас расскажу, ты со смеху помрешь! У Дарьи любимый гривенник сперли!..
– Какой гривенник?
Меньше всего хотелось обсуждать проблемы Дарьи Тютюнец, видной нумизмалетички. А смеяться не хотелось вовсе.
– Тот, что от ангины! Нет, от ангины другой, а этот с дыркой, советский… От грыжи, что ли? Ну, ты же помнишь! Сперли из сумочки, а Дарья хочет в милицию обращаться! Представляешь? Заявление пишет, чтоб гривенник нашли и ей вернули…
– Украли? Кто?
– Не знаю… Даша грешит на какую-то бабу в троллейбусе: рядом вертелась, терлась…
– Что-нибудь еще пропало?
– Нет, – хрюкнула от восторга мечта Конана-варвара. – Только гривенник. А больше ничего.
Официантка подошла к столику в ожидании дополнительного заказа.
– Пива! – бросил Данька, хотя собирался взять чашку кофе.
Дядя Петя кивнул и налил себе вторую рюмку.
10
Не пилась водка. Ни колом, ни соколом, словно вице-мэрский коньяк. Петр Леонидович едва сдерживался, чтобы не морщиться. Нельзя, Данька заметит. Чуткий он, снайпер. Особенно сейчас.
Старик не продумывал разговор заранее, даже не пытался. Кошку следует называть кошкой – если речь о работе. И если говоришь с
действующимтирменом. Значит, только правду, в лоб. Подходцы с экивоками-намеками не для такого случая.
Получилось? Кажется, да.
Тирмен Даниил Романович Архангельский в красе и силе. Просим любить и жаловать.
Петр Леонидович вдруг понял, чего ему хочется. Первое – запустить руку в левый карман и нащупать там увесистую связку ключей: от тира, от старого сейфа, от замка на стальной двери «минус первого». Второе – извлечь связку из кармана и отдать ее тирмену Архангельскому.
Третье – ехать домой.
Заявление можно будет отправить письмом. Конверт за сорок копеек, «Почта Украины», желтый с синим ящик на углу.
Дома – выкурить папиросу, достать из тайника еще один конверт, побольше и потяжелее, положить его на стол, на самом видном месте, надписью вверх.
Лечь на диван.
Остальное – на усмотрение Той, которая никогда не опаздывает. Если еще не время, просто полежать, глядя на побелку потолка, ни о чем не думая. Затем встать, спрятать конверт, выкурить вторую папиросу…
Ломка тирмена.
Первая – когда обязуешься служить Ей. Вторая – когда подготовишь замену.
Старик заставил себя улыбнуться:
– Знаешь, Даниил… У меня дед народовольцем был.
Рука парня, протянутая к бокалу с шапкой пены, замерла.
– В смысле? Каким народовольцем?
– «Народная Воля». Которые царя убили.
– Так это ж когда…
Данька умолк, сжал губы. Не иначе считать принялся. Два на ум пошло, два с ума сошло… Старик вновь улыбнулся, теперь по-настоящему.
– Сто двадцать три года. – Он насладился зрелищем изумленно моргающего парня. – В смысле – тому назад. Царя Александра бомбой взорвали. В школе историю надо было учить, двоечник!
– Ну… – скис парень, забыв о мировых проблемах. – Я учил…
– Бомба, конечно, самоделка. Гремучий студень с камфарой, взрыватель – три трубки, две латунные, одна стеклянная. Дети, чистые дети! Себе под ноги кидать приходилось для верности. Казалось бы, чего проще? Взяли бы винтовки Бердана, пара стрелков на крыше возле Екатерининского канала, третий в резерве с митральезой Гартлинга… Дед тогда в Шлиссельбурге сидел. Собственно, не родной дед – бабушкин брат. Казимир Сигизмундович Доленго-Мокриевич. Дзядек…
На этот раз Данька задумался всерьез. Прихлебывал пиво, глазел по сторонам, скользил взглядом по красным строчкам рекламы, бегущим по белому полотну грибков-шатров.
– Дзядек – «дедушка» по-польски, да? – наконец спросил он. – Дядя Петя, ты, значит, поляк? Я давно заметил: просто так ты ничего не скажешь. Ни разу про своих предков… про родственников не говорил…
– Ищешь коварный умысел? В тирмены завербовал, теперь в польские шпионы звать стану? В «двуйку» – разведывательный отдел генштаба?
Петр Леонидович поглядел в неяркое осеннее небо, покрытое острыми стрелами перистых облаков. В самом деле, не говорил. А теперь взял – и сказал.
