— Но куда же мог деваться раненый? — спросил Филипп.
— В расщелину, — ответил Курам.
Он шел впереди Маранжа и Гютри.
— Вот он!
В два прыжка Гютри, Маранж и Фарнгем присоединились к нему.
Они увидели человека, лежащего без движения в расщелине.
Голова его обросла рыжей, как у лисы, шерстью; пучки такой же шерсти торчали на щеках. Голова была в форме усеченного куба, и челюсть казалась поставленной прямо на плечи. Лицо цвета торфа, плоские руки, оканчивающиеся необычайно короткой кистью, в общем напоминавшей клешню краба; ступни ног еще более короткие, с зачаточными большими пальцами и покрытые как бы роговидным веществом. Широкие плечи и грузный торс оправдывали кличку.
Лежащий был почти обнажен; на голове и на груди запеклась кровь; за пояс из невыделанной шкуры были заткнуты зеленый топор и каменный нож. Рядом лежали две стрелы.
— В него попали три пули, — заметил Курам… — Но он не убит. Прикончить его?
— Боже тебя сохрани! — испуганно воскликнул Маранж.
— Это заложник, — флегматично пояснил Гютри.
Он нагнулся и поднял Коренастого, как ребенка. Послышалось какое-то рычание и просвистели шесть или семь стрел, из которых две попали в Курама и Гютри. Гигант разразился смехом, а Курам жестами объяснял невидимым врагам, что их нападение бесплодно.
Зоркий глаз Фарнгема искал, где бы они могли укрыться. Приблизительно на расстоянии пятидесяти метров виднелся кустарник, могущий укрыть двух-трех человек.
— Что же мы предпримем? — спросил сэр Джордж.
— Необходимо внушить им страх. Нападение не должно остаться безнаказанным. Стрелять!
Гютри, вскинув к плечу свой карабин, выстрелил в темную массу, мелькнувшую в кустарнике. Раздался взрыв и вслед за ним неистовый рев; тело подскочило и упало бездыханным.
— Бедняга! — вздохнул Филипп.
— Не будем расточать сострадание, — возразил Сидней, — эти бедняги — убийцы по призванию и людоеды по принципу. Другого способа показать им нашу силу нет…
Он взял в охапку находящегося без чувств раненого и направился к стоянке. Белые слуги уничтожили все прикрытия, еще не снесенные Маранжем и Гютри. Теперь на расстоянии ста метров ни один человек не мог бы укрыться, несмотря на всю свою хитрость.
Сидней положил раненого рядом с гориллой. Гертон сделал перевязку, во время которой раненый, не приходя в сознание, несколько раз простонал.
— Он не так опасно ранен, как эта горилла, — сказал Гертон.
Курам смотрел на Коренастого со страхом и ненавистью.
— Лучше бы его убить, — сказал он. — А то все время придется его караулить.
— У нас есть веревки, — сказал Гютри, зажигая трубку. — Ночь пройдет спокойно, а там посмотрим.
Сняв маску и металлический плащ, Мюриэль задумалась, смотря на яркий Орион, созвездие родной земли, и на Южный Крест, символ неведомой страны. Филиппа очаровывала эта девушка, подобная феям, лесным нимфам или ундинам, выплывающим из омута в ночной час. Среди зловещей тишины все его помыслы сосредоточивались на ней.
И от этого становилось еще более жутко. Филипп бледнел при мысли, что ей угрожала еще большая опасность, чем мужчинам.
— Не можем ли мы что-нибудь сделать для этих бедняжек? — спросила она, указывая на самок-горилл.
— Они в нас не нуждаются, — ответил он, улыбаясь. — Их царство — целый лес, где произрастает в изобилии все, что составляет благополучие горилл.
— Но смотрите, ведь они не уходят. Они проявляют явную тревогу. Должно быть, они боятся рыжих Коренастых. Но ведь те на них не нападали?
В шепоте Мюриэль было что-то таинственное, и то, что она была затеряна в первобытном лесу среди тех засад, которые на заре человечества угрожали и ее прародителям, от которых сильнее, чем самые тысячелетия, отделяли ее изящество и красота, придавало девушке еще большее очарование.
— Они не напали на горилл, — ответил Филипп, — потому что должны беречь оружие.
— Для нас, — произнесла она со вздохом, повернувшись в сторону Айронкестля, оканчивающего перевязку.
С сердцем, исполненным трагического покоя, впитывал в себя Филипп звездное пространство, подернутый пеплом жар костра и эту гибкую девушку-американку, подобную девам бледного острова, где когда-то жили языческие божества, увлекавшие своими чарами св. Григория.
Глава III
ВОДОПОЙ
Гертону выпало сторожить последним. С ним вместе держали стражу трое черных, с помощью которых было установлено наблюдение за всей просекой.
Это была ночь, как две капли воды похожая на все ночи, проходящие в этом лесу: ночь засады и убийства, торжества и бед, урагана, рева, визга, воя, хрипа, предсмертных воплей, ночь хищников и заживо пожираемых, ночь ужаса, смертельной тоски, звериной лютости, жадности, праздник для одних, кошмар для других, муки, служащей для услады, смерти, питающей жизнь…
«Сколько смышленых и очаровательных тварей, — думал Гертон, — без пощады и передышки гибнут каждую ночь в течение тысячелетий в силу какой-то непонятной необходимости… и будут гибнуть. Как непостижима твоя воля, Судьба!» Беловатой дымкой висел небесный свод над черным пространством леса, носились запахи, — свежие, как источник, сладкие, как музыка, опьяняющие, как молодые женщины, дикие, как львы, ускользающие, как пресмыкающиеся…
Тяжелая грусть овладела американцем. Его грызло раскаяние, что он взял с собой Мюриэль, и Гертон не мог понять своей слабости.
«Нужно думать, — сказал он себе, — что для каждого человека наступает свой час, если не целый период безумия». Будучи человеком действия, решительно проводящим свои планы, он не понимал своей нерешительности перед Мюриэль. Мюриэль никогда его не покидала. Она осталась последней в его роде, — после того как Гертон потерял двух сыновей на взорвавшемся от мины у берегов Испании корабле «Thunder». С тех пор он не мог противостоять желаниям и прихотям дочери…
Поднявшийся к рассвету туман уничтожил четкость очертаний; свет луны, преломляясь в парах тумана, исказил облик деревьев; звезды заволоклись бледной дымкой и мерцали, как гаснущие лампадки.
И без всякого повода Айронкестль представил себе Мюриэль, похищенную Коренастыми, его стали преследовать кошмарные видения…
Три шакала остановились у костра, повернувшись в сторону огня. Гертон с какой-то симпатией смотрел на их собачьи морды, острые уши, зоркие глаза. Но они убежали и скрылись в перелеске. Все снова погрузилось в молчание.
«А все-таки враг не ушел!» — сказал себе путешественник. Однако ничто не обличало его присутствия. Лес, казалось, был населен только хищными зверями, и десятки тысяч травоядных бились у них в когтях и зубах при последнем издыхании.
Вопреки всему, на Гертона действовали смутные чары ночи — это безмолвие, прерываемое легкими шумами, треском огня, трепетным бегом животных, вздохом листьев. Туман побледнел и поднялся до звезд предрассветной мглой.
