Афганец рядом со мной истекал кровью. Я наклонился над ним, звенчем вспорол толстую кожу штанины и, использовав чей-то ремень вместо жгута, перетянул бедро. Все это заняло у меня примерно минуту. За это время люди Панкратова успели перебить оставшихся в живых после взрыва свободников и заняли всю галерею.
– Клим! – Гриша, потный и злой, с окровавленным топором в руке, возник передо мной, заглянул в глаза. – Не ранен?
– Я – нет. А вот ему срочно нужна помощь. – Я кивнул на стонущего афганца. – И Цендоржа нигде нет…
Мимо бежали люди, и каждый тащил в руках по тяжелому медному блоку. Навстречу им, едва расходясь в тесном проходе, несли раненых и убитых.
– Клим-сечен! – монгол, радостно улыбаясь, выступил из толпы воинов, волоча за собой того самого стрелка в рогатом шлеме, который едва не отправил нас к праотцам. Я от души врезал железнику снизу вверх, шлем слетел, и мы с Гришей удивленно присвистнули – на нас затравленно уставился Лешка Кирпичников, командир одного из добров, парень простой и, как нам раньше казалось, надежный.
– Что ж ты, сука… – Панкратов сплюнул, – мы ж вместе… А ты теперь… Увести!
Немного придя в себя, мы с Цендоржем встали в цепочку, передавая на галерею медные блоки и связки штырей, которыми они скреплялись между собой. Наши арбалетчики, засев у развороченных бойниц, тем временем с трудом сдерживали атаки свободников, которые во что бы то ни стало хотели вернуть утраченные позиции.
По мере того как сплошная медная кладка заполняла галерею, бойцы отступали внутрь, и вскоре между нами и свободниками выросла прочная стена, местами кривоватая, но способная выдержать удары ракет врага.
– Этого мало! Закладывайте все, – приказал Панкратов. Сам он наравне с остальными таскал блоки – сейчас на счету был каждый человек.
Наконец после двух с лишним часов ураганной работы мы полностью замуровали галерею. Гриша отправил людей на другие ярусы, посмотрел на нас и покачал головой:
– Вам, парни, надо передохнуть, а то вы до утра не дотянете.
Он был прав – от усталости и какой-то общей опустошенности у меня буквально подкашивались ноги. Вскоре мы уже сидели на верхнем ярусе, в командном пункте башни. Явор принес нам холодной прыгунятины и печеных клубней местной «картошки» в большой глиняной миске.
– Извините, ребята, выпить нечего, – виновато развел он руками и ушел, оставив нас одних. Гришки и его штабных тоже не было – им сейчас забот хватало.
Шум боя еле доносился до нас, и, судя по всему, обозленные неудачей свободники начали ракетный обстрел башни. А раз так, то выходило, что штурм мы отбили на всех ярусах. Но почему-то это не очень радовало меня.
Пока я ел, из головы все не шел этот Кирпичников. Когда-то он считался чуть ли не правой рукой Лускуса. Стало быть, если он тут, значит, и одноглазый тоже. Возможно, он даже командует войсками свободников и послал Кирпичникова во главе штурмовой группы, потому что крепко надеялся на него.
Мысли мои перекинулись на другое. Меченый. Тот, кому я должен рассказать об «объекте зеро». Если это все-таки Лускус, то до него рукой подать. Надо всего лишь выбраться из башни, выйти за стену, перегораживающую Перевал и… И сдаться свободникам?
Нет, такой путь мне решительно не подходил. Как говорится, «на меня косо посмотрели бы тут, и меня плохо приняли бы там». В то же время что-то подсказывало мне, что информация, касающаяся «объекта зеро», намного важнее этой нашей идиотской войны. Впрочем, нет, не идиотской. Мы за последние дни потеряли полторы тысячи человек убитыми, и около пяти тысяч лежали в госпиталях. У свободников, судя по всему, потери намного больше. За что погибли все эти люди? Очень хотелось ответить: «За амбиции своих вожаков и командиров», но, положа руку на сердце, это была бы неправда.
Мы воевали за свободу выбора. А если проще и короче, то – за свободу вообще. Одни понимали ее так, другие – эдак, и идиотизм был только в одном: мы не смогли договориться друг с другом. А там, где разум оказался бессилен и побежден эмоциями, в ход пошли паровые пушки и ракеты из листовой меди…
Мысли, мысли. Они бродили в моей голове, точно стада кочевников. Сейчас, после всей этой кровавой бани на нашем ярусе, хорошо было бы релакснуть грамм семьсот шерхелевской самогонки-шнапса да завалиться спать. Однако я прекрасно понимал, что вряд ли в ближайшее время мне это удастся.
И все же – Меченый. «Объект зеро». Надо будет обязательно допросить Кирпичникова, осторожно, но основательно. А вдруг свободники добрались до воронки, на дне которой ворочается огромное яйцо? А вдруг Лускус уже все знает? А вдруг Меченый – это не он? А вдруг…
Гриша Панкратов, отчаянно матерясь, вбежал в командный пункт, грохоча латами.
– Клим! Они бегут!
– Свободники?! – я вскочил, деревянная ложка выпала из пальцев.
– Борчик и безопасники! – Гришка снова выругался. – Пошли, сам посмотришь.
Мы, спотыкаясь на крутых ступенях, поднялись по винтовой лестнице на дозорную площадку башни. Там уже стояло несколько человек. Все они смотрели на восток, на плоскогорье. Сбоку от люка, у мачты гелиографа, застыла светосигнальщица – миловидная девушка, курносая и сероглазая.
– Дом Совета не отвечает на гелиограммы. С Южной башни тоже запрашивали – молчат. Лапин предлагает двинуть пару батальонов – «Горгону» и Второй особый – на перехват, – доложил Грише один из его штабистов.
– Бессмысленно. – Панкратов покачал головой. – Пока суд да дело, Борчик и подручные уйдут вниз, может быть, уже ушли. Здесь останутся только безопасники. Вряд ли они сдадутся… Впрочем, попробовать можно.
Он повернулся к светосигнальщице.
– Передавай: «С решением согласен, но помочь людьми не могу. Панкратов».
Девушка, закусив губу, взялась за планки гелиографа. Заскрипели тросы, наверху, над нашими головами, полированные бронзовые зеркала пришли в движение, рассыпая вокруг себя серии ярких вспышек.
Я подошел к краю площадки, оперся руками о парапет. У Дома Совета сновали группки людей, отсюда похожие даже не на муравьев, а на ожившие хлебные крошки, бестолково мечущиеся по коричнево-желтой столешнице. Впрочем, нет, в их движении присутствовала некая система – все они постепенно стягивались к дымящей трубе парового ворота, того самого, который мой взвод строил на прошлой неделе.
Мой взвод. Я скрипнул зубами. Нет больше никакого взвода. Нет и уже никогда не будет. И пока там, на проклятом четвертом ярусе, одни, совсем пацаны, гибли, другие, те, кто был призван командовать и руководить, спасали свои шкуры.
– Вот твари! – вырвалось у меня.
– Твари, – устало согласился Панкратов и тут же оживился: – Смотрите, что это?
Из широко распахнувшихся заводских ворот на дорогу, ведущую к Дому Совета, выкатились две сверкающие в лучах Эос коробочки, а следом хлынул людской поток.
– Внимание! Передача с главного корпуса министерства промышленности! – звонко и взволнованно выкрикнула девушка у гелиографа: «Ввиду чрезвычайности ситуации принял решение пресечь дезертирство командования. Направил к Дому Совета два бронепаровика и весь свободный персонал. Прошу поддержать меня людьми. Шерхель».
