Подбитой птицей метнулся навстречу Пашка:
— Тошка! Ты куда?! Что это с тобой? Подожди, я на минутку к дяде Саше, выйду — поговорим.
С отцом Кабани он столкнулся на выходе.
— Ох! Дон Румата! Да как вы? — Тот аж присел и перешел от удивления на арканарский. — Да что с вами? Да на вас лица нет.
— Нет. Со службы ушел.
— Пр-р-равильно, сын мой, — бодро согласился отец Кабани, увлекая Антона к нуль-камере. — Всякая служба есть насилие. За это надо выпить!
— Надо… — прошептал Румата, нажимая клавишу «Мирза-Чарле».
28 августа 32 года
…Антон мучительно разлепил один глаз. Аккуратно сел, стараясь не расплескать котелок с болью, по недоразумению посаженный на плечи вместо головы. Попытался вспомнить события этой ночи. На дне черного провала смутно обнаруживалось лишь уныло-обреченная физиономия отца Кабани. Одной рукой тот прижимал к себе толстую тетрадь в кожаном переплете, другой нежно баюкал бутылку армянского коньяка и почему-то прощался.
Затрещал видеофон — барабанной дробью по перепонкам. Похоже — во второй раз, если с первого он проснулся.
Скривившись, Антон ответил на вызов, одновременно отключив изображение.
— Тошка, — Пашка, как всегда, забыл поздороваться, — Кабани вчера с тобой уходил? Слава спрашивает, что ты с ним сделал, он ему нужен позарез.
— Расчленил, — мрачно сообщил Антон.
Экран погас. Похоже, поверили.
А Антон схватился обеими руками за голову. Треклятое арканарское пьянство! Теперь еще только спиться не хватало. «Звоните в любом часу», — вспомнил он доктора Александрова. Набрал номер. Хорошо поставленный голос сообщил, что «доктор Александров временно недоступен. Вы можете оставить ваше сообщение…». Чисто автоматически Антон нажал на сброс. Перед ним как живой возник Роман Леопольдович — спортивный, бодрый: «Да вы не волнуйтесь, голубчик, дислексию мы тоже лечим». Между прочим, никакой дислексии, по крайней мере до того разговора, бывший наблюдатель за собой не замечал.
Синдром АГЛ. Шесть лет… Никто не мог объяснить, где он подхватил эту заразу и почему она перешла в хроническую форму. «Полагаю, дело во взаимодействии с биоблокадой». Дальше предположений дело не двигалось. Шестой год он чувствовал себя старой разбитой колымагой, место которой где-то на свалке, — слабость, непрерывные боли в суставах… Шестой год на каких-то невообразимых препаратах…
И тут, похоже с похмелья, его и осенило. Румата вспомнил человека, который должен был знать о синдроме АГЛ все.
Спустился, пересек загаженный вестибюль, щерившийся разбитым зеркалом, и привычно кинул взгляд на почтовую ячейку.
— Кира! — Боль мгновенно куда-то ушла, мир обрел цвета, и даже грязный двор показался уютным и родным.
* * *
…Доктор Будах был величествен. Как раз заканчивался обход. Антон смотрел издалека, как он шествует во главе свиты, — невысокого роста, седовласый. Высоченные врачи и те смотрели на него снизу вверх. Антону не предлагали ждать. Два-три слова свите и…
— Я к вашим услугам, дон Румата.
Последний раз они встречались шесть лет назад, в Пьяной Берлоге. А до того… до того был тот спор. Антон не любил его вспоминать.
Зачем вообще было его заводить?
То есть начиналось все как легкая пищеварительная беседа, но вот дальше…
Почему загорелся Будах — понятно: возможность хорошего диспута куда интереснее хорошего ужина. Во всяком случае, выпадает куда реже.
А вот какая муха укусила его, Антона? Ведь, положа руку на сердце, именно ему, а не благородному дону Румате хотелось унизить уважаемого доктора.
Теперь, шесть лет спустя, он знал ответ. Кира. Видевшая и его, и Будаха — непосредственно после близкого знакомства со «специалистами» дона Рэбы. Кто выглядел достойнее? И что достойнее — отравить короля, но спасти совершенно незнакомых детей? Или обещать расплату за любую подлость по отношению к своим друзьям, а потом принимать привилегии от их убийцы?
…Игра шла на заведомо неравных условиях. За Антоном был опыт лишних семи веков человечества, еще тридцати лет Института Экспериментальной Истории плюс анализы экспертов и базисная теория феодализма. Да и спор этот сам по себе на Земле отыгрывался неоднократно, на Арканаре — в этот вечер впервые.
А что у Будаха? Игра на чужом поле — импровизировать на ходу, будучи отягощенным огромным количеством суеверий и заблуждений.
Да, блестящий ум. И импровизация блестящая. Но каждый его — свежий для Арканара — довод для Земли был навязшей на зубах банальностью. Ведь и лучший из шахматистов бессилен, если у противника — шестнадцать ферзей. Или нет?
Потому что победил все-таки Будах. И победил красиво. Раз за разом просматривая запись того спора, Антон не переставал поражаться, с какой скоростью почтенный доктор перехватывает инициативу и ставит мат.
Вот Будах неторопливо пережевывает пищу. Видно, что он сыт, доволен и настроен вполне благодушно. Если благородному дону хочется выпендриться — отчего не доставить удовольствие?
А вот он отодвигает в сторону тарелку, на лице то же благодушие, и только в уголках серых глаз вспыхивает опасный огонек. Что он услышал? Всего одну фразу:
«Почему вы, хранители и единственные обладатели высокого знания, так безнадежно пассивны? Почему вы безропотно даете себя презирать, бросать в тюрьмы, сжигать на кострах?
Почему вы отрываете смысл своей жизни — добывание знаний — от практических потребностей жизни, от борьбы против зла?» Голос его, Антона. Молодой, самодовольный.
Дальше вопросы начинает задавать уже Будах. «А вот это ты можешь? А это? А это? А это? Тогда не смей осуждать меня за то, что и я не могу…»
Слишком уж разные весовые категории: гений, врач, философ — и простой оперативник, притом не из лучших…
[4]
* * *
…Подробный дотошный осмотр.
Румата удивленно разглядывал рабочий кабинет, оборудованный по последнему слову науки. На столе терминал БВИ, толстая монография
«Проф. Будах. Ген р53 в Y-токсин-индуцированном апоптозе».
Рядом рукопись. Знакомый мелкий почерк:
«Только постигнув тончайшую, теряющуюся в любых переводах игру слов четверостишия основоположника арканарского примитивизма Гура Сочинителя („Велик и славен, словно вечность"), можно оценить всю иронию знаменитой фразы „Легко и сладостно говорить правду в лицо королю"», —
успел прочитать Антон.
Половину анализов профессор загрузил в приемник экспресс-лаборатории, другую сделал своеручно. Колдуя над пробирками, он продолжал неспешную беседу:
