— Ты выбрала для сна элегантное помещение.
— Я зсснала, что кувшшшин любим тебе. Я зсснала, есссли ждать доссстаточно долго, ты придешшшь вновь, оссстановишшшьссся, чтобы насссладиться им. И я узсснаю и поднимусссь бы во всссем блессске, чтобы приветссствовать тебя. Ух ты, ты выроссс!
— А ты выглядишь по-прежнему. Чуть потоньше, наверное…
Я ласково щёлкнул её по голове.
— Хорошо знать, что ты все ещё с нами, добрый семейный дух. Ты, Грайлл и Кегма сделали моё детство лучше, чем оно могло бы быть.
Она высоко подняла голову, ударила носом мне в щеку.
— Мою холодную кровь сссогревает то, что я вновь вижшшу тебя, милый мальчик. Ты долго путешессствовал?
— О да. Очень.
— Однажшшды ночью нам ссследует поесссть мышей и лечь возссле огня. Ты сссогреешь мне блюдцссе молока и рассскажешь о сссвоих приключениях ссс тех пор, как оссставил Пути Вссевидящщщих. Мы отыщем пару мозссговых косссточек для Грайлла, есссли он всссе ещё зссдесссь…
— Кажется, он прислуживает дяде Сухэю. А что с Бегмой?
— Я не зсснаю, это было ссстоль давно.
Я прижал её покрепче к себе, чтобы согреть.
— Спасибо, ты ждала меня здесь в великой дрёме, чтобы поприветствовать…
— Это большшше, чем дружессская вссстреча, приветссствие.
— Больше? Что тогда, Глайт? Что это?
— Кое-что показссать. Иди туда.
Она указала головой. Я двинулся в направлении, которое она отметила — путём, которым я так или иначе пошёл бы, туда, где коридоры расширялись. Я мог ощущать её шевеление на моей руке с едва слышным шкворчанием, которое она иногда издавала.
Внезапно Глайт застыла, а голова её поднялась, слегка покачиваясь.
— Что такое? — спросил я.
— Мы-ышши, — сказала она. — Мы-ышши рядом. Я должшшна пойти поохотитьссся… после того, как покажшшу тебе… одну вещь. Зссавтрак…
— Если тебе надо пообедать, я подожду.
— Нет, Мерлин. Ты не должшшен опозссдать, что бы… ни привело тебя сссюда. В возссдухе есссть нечшшто зссначшшительное. Позссжшше… пиршшессство… грызсуны…
Мы вошли в широкую и высокую часть галереи, освещённую небом. Четыре больших фрагмента металлической скульптуры — в основном бронзовых и медных
— были асимметрично расставлены вокруг нас.
— Дальшшше, — сказала Глайт. — Не сссюда.
Я повернул направо на следующем углу и нырнул вперёд. Скоро мы подошли к другой выставке — она демонстрировала металлический лес.
— Тишшше теперь. Не спешшши, милый демоненок.
Я приостановился и исследовал деревья, яркие, тёмные, сверкающие, тусклые. Железо, алюминий, латунь — это впечатляло. Этой выставки тут не было, когда в последний раз многие годы назад я проходил этим путём. Естественно, в этом нет ничего странного. Были изменения и в других районах, через которые я проходил.
— Теперь. Зссдесь. Поверни. Вернисссь.
Я двинулся в лес.
— Возссьми правее. Высссокое дерево.
Я приостановился, когда подошёл к изогнутому стволу самого высокого дерева справа от меня.
— Это?
— Да-а-а. Преодолей его… вверх… пожшшалуйссста.
— Ты имеешь в виду залезть?
— Да-а-а.
— Ладно.
Есть в стилизованном дереве одно достоинство — или, по крайней мере, в этом стилизованном дереве — то, что дерево извивается спиралью, разбухает и перекручивается таким лихим манером, что обеспечивает хорошие поручни и уступы для ног, хоть по виду конструкции этого не скажешь. Я ухватился, подтянулся, нашёл место для ноги, снова подтянулся, оттолкнулся.
Выше. Ещё выше. Когда я был, наверное, футах в десяти над полом, я задержался.
— Эй, что мне делать теперь, раз уж я здесь? — спросил я.
— Залесссть повышшше.
— Зачем?
— Ссскоро. Ссскоро. Ты узнаешшшь.
Я затащил себя ещё на фут выше и вдруг ощутил. Это было не то чтобы потряхивание, а скорее некое напряжение. Так бывало и раньше, иногда, когда меня волокло в какое-нибудь рисковое место.
— Здесь путь наверх, — сказал я.
— Да-а-а. Я сссвернулассь вокруг ветки сссинего дерева, когда массстер отражжжений открыл его. Его убили впоссследствии.
— Он должен вести к чему-то очень важному.
— Предполагаю. Я не сссудья… человечессских дел.
— Ты проходила туда?
— Да-а-а.
— Значит там безопасно?
— Да-а-а.
— Хорошо.
Я забрался повыше, преодолевая силу пути, пока не установил обе ноги на один уровень. Тогда я расслабился в объятиях пути и позволил ему затянуть меня.
Я вытянул обе руки на тот случай, если посадочная площадка окажется неровной. Нет, не оказалась. Пол был выложен прекрасными чёрными, серебряными, серыми и белыми плитками. Справа был геометрический узор, слева — изображение Преисподней Хаоса. Несколько мгновений мои глаза были устремлены вниз.
— Мой бог! — сказал я.
— Я права? Это важшшно? — сказала Глайт.
— Это важно, — отозвался я.
6
По всей часовне стояли свечи, многие ростом с меня и почти в обхват толщиной. Некоторые были серебряными, некоторые — серыми, несколько белых, несколько чёрных. Они стояли на разной высоте в хитром порядке на скамейках, выступах, узлах орнамента на полу. Тем не менее, основной свет давали не они. Освещение шло откуда-то сверху, и я даже предположил, что это дневное небо. Но когда я глянул вверх, чтобы прикинуть высоту свода, я увидел, что свет изливается из большой бело-голубой сферы, заключённой в тёмную металлическую сеть.
Я сделал шаг вперёд. Огонёк ближайшей свечи мигнул.
Я обратился лицом к каменному алтарю, который заполнял нишу напротив меня. Перед ним по обе стороны горели две чёрных свечи, а поменьше — серебряные — на нём. Мгновение я просто рассматривал алтарь.
— Похошшш на тебя, — заметила Глайт.
— Я думал, твои глаза не видят двумерных изображений.
— Я долгое время жила в музссее. Зссачем прятать сссвой портрет так сссекретно?
Я двинулся вперёд, взгляд — на картину.
— Это не я, — сказал я. — Это мой отец, Корвин из Эмбера.
Серебряная роза стояла в вазе перед портретом. Была она настоящей или творением искусства или магии, я сказать не мог.
А перед розой лежала Грейсвандир, на несколько дюймов вытащенная из ножен. Я почувствовал, что меч настоящий, что вариант, который носил отцовский призрак Лабиринта, был всего лишь реконструкцией.
