— Понимаю, — кивнул я.
Ещё бы я не понимал. Меламори совершенно равнодушна к деньгам как таковым, но при этом чрезвычайно азартна. Получив на службе недельное жалование, может рассеянно сунуть его в ящик стола и никогда больше не вспомнить, зато я своими глазами видел, как она рыдает от ярости, проиграв мне в «Крак» всего полдюжины горстей. И в лавке может торговаться часами — просто ради удовольствия настоять на своём. Неудивительно, что ей так понравилось щедрое предложение хозяина собачьего дома: оно похоже не столько на честный заработок, сколько на случайный выигрыш. Значит эти деньги должны попасть в её карман. И гори всё огнём.
— Леди Меламори, как ты уже понял, хочет немедленно расторгнуть договор, — сказал Шурф. — Но не может сделать это без моего согласия, поскольку дом мы арендовали вдвоём. Я же, в свою очередь, считаю, что решение должен принимать ты. Собаки сейчас находятся здесь на правах гостей. И если их присутствие покажется тебе утомительным, ты сможешь попросить их вернуться домой — при условии, что дом у них будет. Когда мы откажемся от аренды, ситуация в корне изменится. Иными словами, ты лишишься цивилизованного способа решения возможного домашнего конфликта. А выгнать домочадцев на улицу ты, по моим наблюдениям, не способен. Что, с одной стороны, делает тебе честь, а с другой, изрядно усложняет жизнь.
— Да не будет такого никогда! — взвилась Меламори. — Собаки ведут себя, как придворные фрейлины — при том, что Максу вообще до одного места, кто как себя ведёт. Он их или любит больше жизни, или вовсе не замечает, потому что занят чем-то другим; нас с тобой, впрочем, тоже. И ты это прекрасно знаешь.
— Я понимаю, что вероятность подобного развития событий ничтожно мала. Но всё равно считаю, что у Макса должна быть свобода выбора. По крайней мере, на его месте я бы желал этого для себя. И был бы чрезвычайно недоволен, обнаружив, что близкие люди поставили меня в безвыходное положение.
— Спасибо, — сказал я. — Очень здорово знать, что ты настолько на моей стороне. Но решение в данном случае должен принимать не я.
— А кто? — хором спросили Шурф и Меламори.
— Собаки, конечно. Речь же об их доме. То есть, формально арендовали его вы, но именно для собак и, если я ничего не путаю, по их настоятельной просьбе. И даже аренду в последнее время Дримарондо оплачивал сам, из своего университетского жалования. Для бывшей вечно голодной дворняги это, как я понимаю, очень важно. Не хотелось бы разбивать ему сердце.
— Ой, а ведь правда, — растерянно сказала Меламори. — Как-то я не подумала.
— И я не подумал, — признал Шурф. — Столь вопиющее пренебрежение правами заинтересованных лиц на основании отличия их облика от человеческого совершенно непростительно. Хорошо, что ты вмешался. В некоторых случаях отсутствие необоснованного высокомерия — само по себе здравый смысл.
— Да ладно тебе, — улыбнулся я. — Просто я не хотел принимать чью-то сторону в вашем споре. И нашёл способ выкрутиться. А что он по счастливой случайности оказался самым справедливым решением, так это нам просто повезло.
Пришлось звать собак и подробно объяснять им сложившуюся ситуацию.
Друппи, будучи существом бессловесным, зато оптимистическим и любвеобильным, восхищённо мотал ушами в ответ на всё, что мы говорили, и время от времени предпринимал попытки лизнуть в нос всех присутствующих, включая сэра Шурфа. Строго говоря, даже начиная с него. Ума не приложу, как у него хватило духу. Лично я бы ни за что не решился.
Зато Дримарондо от души наслаждался переговорами. В смысле, мотал нам нервы. Битых полчаса пространно рассуждал, как важно иметь собственный дом, куда можно вернуться, если в гостях что-то пойдёт не так. Потом печально посетовал, что его лучший друг испытывает необъяснимую привязанность к своему формальному владельцу — то есть, ко мне. И с этой его слабостью приходится считаться, ничего не поделаешь. Наконец, Дримарондо неохотно признал, что из Мохнатого Дома гораздо проще добираться в Университет: десятиминутная пробежка, и ты на месте. А с окраины Левобережья приходилось стартовать часа за три до начала лекции, и всё равно не удавалось избежать опозданий, очень уж много соблазнов встречалось на пути.
Вспомнив о соблазнах Левобережной жизни, Дримарондо снова пригорюнился, но уже было ясно, чем всё закончится. И точно: как следует, поморочив нам головы, пёс снисходительно объявил, что готов пожертвовать своей территориальной независимостью ради дружбы и работы, поскольку это — наивысшие ценности для всякого разумного существа.
И ведь не поспоришь.
— Но у меня есть два условия, — сказал мне Дримарондо. — Если ты не готов их принять, я не смогу остаться в твоём доме на правах постоянного жильца.
— Какие? — обречённо спросил я.
Даже не знаю, что ожидал услышать в ответ. Но заранее приготовился к худшему. Например, от меня потребуют возвращаться домой не позже полуночи. Или, скажем, тратить на подвижные игры с собаками не меньше трёх часов в сутки. Или, чего доброго, прекратить ежедневно принимать ванную, уничтожающую все принесённые с собой с улицы интересные запахи, которые заменяют собакам свежие выпуски газет и приключенческие романы — одновременно.
— Во-первых, мне совершенно необходим собственный кабинет, — объявил Дримарондо. — В гостиной обычно слишком шумно, чтобы готовиться к лекциям. В прихожей темно, в погребе сыро, что вредно для книг. А в кухне слишком много соблазнительных ароматов, отвлекающих от работы. И вообще для мыслителя вроде меня важно всегда иметь возможность запереться на ключ и ощутить леденящее одиночество. Я слышал, что оно чрезвычайно полезно для умственной деятельности.
— Безусловно, — согласился я, чуть не расплакавшись от облегчения. — Ничего полезней леденящего одиночества и выдумать невозможно. Сам бы с утра до вечера его ощущал, да кто ж мне даст. Но тебе помочь несложно, в доме много свободных комнат, выбирай любую. И прости, что сам тебе это не предложил. Просто не догадался. А что за второе условие?
— Пообещай мне, что никогда, ни при каких обстоятельствах не станешь декламировать в моём присутствии стихи Аландо Муртизая.
— Что?! — изумлённо переспросил я. — Какой ещё Аландо Муртизай?
— Это тот редкий случай, когда незнание предмета делает тебе честь, — мрачно ответствовал Дримарондо. — Буду счастлив, если ты избавишь меня от скорбной обязанности тебя просвещать.
— Аландо Муртизай — угуландский поэт времён конца правления династии вурдалаков Клакков, — вмешался Шурф, большой любитель скорбных обязанностей. — Автор, интересный, скажем так, скорее для формирования объективного представления о литературной ситуации соответствующей эпохи, чем сам по себе. Однако Дримарондо невзлюбил его по иной причине. Он считает, что творчество Аландо Муртизая оскорбительно для собак. И наносит непоправимый ущерб их репутации.
— Это как?!
— В стихотворениях сэра Муртизая нередко встречаются такие неприемлемые с точки зрения Дримарондо образы как «смердящий старый пёс», «вонь пёсьей пасти», «бессмысленный собачий вой» и даже «бродячих псов безрадостная слу…»
