Будь оно проклято.
В конечном счете у меня не осталось выбора: я должен был извиниться. И вот, собрав моих людей и наступив на горло собственной гордости, я отправился через Барраб к месту встречи в надежде найти Щура и уладить дело.
Порядок, я нашел его – мертвым, с моим кинжалом в глазу и в окружении троих его людей, распростершихся вокруг.
После этого мне не оставалось иного выбора, как только покинуть Барраб и обогнать спешившие в Илдрекку новости. Волк, азаарский бандит и контрабандист, который провел нас через холмы, оказался в этом смысле бесценным подспорьем. Остальные подручные Щура, находившиеся в Баррабе, каким-то образом пронюхали о наших планах, и наше путешествие оказалось опаснее, чем представлялось. Пока мы не удалились от города на приличное расстояние и не углубились в холмы, я был лишен удовольствия задуматься о местонахождении Волка во время моей встречи с Щуром и осознать, что он не показывался, пока мы не нашли трупы. При этом я помнил, что Волк хорошо разбирался в ножевом бое, а Щур был убит коротким клинком.
Впрочем, когда я это понял, было поздно: Волк уже исчез.
Дорога домой стала невыносимой из-за нытья Птицеловки на тему «я же тебе говорила».
Я всячески старался держаться проездов и улиц Илдрекки. Кружным путем было быстрее, но я не настолько разбирался в поворотах и тупиках, чтобы вполне воспользоваться его преимуществом. Вдобавок я знал, какого рода события случаются в незнакомых переулках, и мне было некогда в них участвовать.
Я вновь задался вопросом о судьбе Птицеловки и Ссадины, не зная, живы ли Птицеловка и ее подручный. Несмотря на спешку Тобина и бдительность Езака, я наскоро обыскал соседние кварталы, включая отрезок Склизи. Я надеялся найти не столько Птицеловку, сколько горку камешков или знак, нацарапанный на стене или дверном косяке, – ее воровскую метку, которая сообщила бы мне, что та жива и пребывает на улицах. Но знаки все были не ее, а несколько субъектов, с которыми я рискнул переговорить, ничего о ней не слышали. Все, что я мог сделать, – поставить свои метки под парой-тройкой подоконников и приладить к косяку трактирной двери пучок голубиных перьев, дабы уведомить, что я ее искал.
Я вышел из кордона Пяти Колоколов и пересек угол Иголок. День был базарный, и я уклонился от главной площади с ее древними каменными столбами. Вместо этого я пригнулся и зашагал второстепенными улочками мимо телег с грузом шелка, шерсти и льна, не обращая внимания на оклики торговцев и их зазывал. Слабая вонь золы и несвежей мочи – следы, оставленные красильным процессом и не вполне выветрившиеся, – перебивалась более густым запахом пота людей и мулов, томившихся на летней жаре.
Я почти выбрался, когда уловил новый – кардамона и тмина с толикой цитруса, покоившийся на волне густого, дразнящего аромата жареного мяса. Желудок ответил на зов, и я осознал, что, с тех пор как покинул каик, не ел ничего, кроме пары яиц в мешочек и крепленого вина у Лицедеев.
Глотая слюну, я пошел на запах, и он привел меня к уличному торговцу, колдовавшему над грубой металлической решеткой поверх рифленой жаровни, полной углей. Он обосновался по соседству с узким переулком неподалеку от следующего перекрестка. Вокруг собралась небольшая толпа, смотревшая и ждавшая, в то время как он ловко извлекал из котелка с приправленным специями йогуртовым маринадом нарезанное кубиками мясо барашка, пронзал его тростниковым шампуром и выкладывал на решетку. Затем по готовности насаживал на острие половину молодой луковицы, быстро обжаривал и с виртуозной небрежностью подавал.
Я заказал два, прикинул и в последний миг заменил на четыре. Тот спокойно добавил мяса на гриль. Поскольку кордон был не мой и я не хотел привлекать внимание, я дождался своих шампуров, вместо того чтобы взять первую четверку готовых, как поступило бы большинство Кентов.
Держа по два шампура в каждой руке, я дошел до соседнего переулка и привалился к стене, чуть сместившись так, чтобы меч Дегана не терся о повязку. Сняв губами горячую луковку, я аккуратно положил два шампура на плошку разместившегося рядом нищего.
– Осторожно, – сказал я невнятно, лук мешал. – Горячо.
Попрошайка взглянул на подношение и неистово закивал, щерясь в улыбке. Он сотворил имперское благословение оставшимися тремя пальцами перебинтованной десницы, потом благодарно сложил ладони лодочкой. Он был воплощением жалкого нищеброда, признательного за свалившееся с неба изобилие.
Так было, пока я не посмотрел ему в глаза, где на мгновение уловил холодный расчет и жесткое сомнение, разбор плюсов и минусов, риска и шансов, обозначенных моим простым жестом. Чего мне нужно? Можно ли выклянчить еще? Не подстава ли здесь? Но все это лишь промелькнуло: нищий понял, что я смотрю – нет, вижу, – и поспешно скрыл свои чувства и отвел взгляд.
Но все равно знал, что я увидел его нутро.
Я проглотил лук и принялся за баранину, предоставив нищему смотреть в сторону и размышлять. Обугленная поверхность приятно сочеталась со сладкой влагой йогурта, пропитавшего внутреннюю часть.
Нищий потянулся и тронул шампур, но не взял.
Это была уловка. Я увидел, как другая рука скользнула в лохмотья. Нож? Дубинка с гвоздями? Или резиновая? Это было не важно. Я не собирался без надобности провоцировать Мастера-Чернеца на его родной территории.
Я проглотил кусок и показал на пузыри у него на ноге – мерзкие, изжелта-белые, мокнущие.
– Хорошая работа, – похвалил я. – Мыло и уксус?
Это был обычный рецепт в Сословии Увечных Сачков: намылить кожу, капнуть крепкого уксуса и щеголять «язвами».
Этот малый был не лишен известного дарования: похоже, он добавил в мыло какой-то краситель, придав пузырям зеленоватый оттенок. Результат впечатлял.
От моих слов с него слетела всякая скорбь. Он остро и пристально уставился на меня, одновременно сунув один шампур в лохмотья и поднеся ко рту второй.
– Чем промышляешь? – осведомился он, жуя для невнятности. – Нос, Шептун или еще кто?
– Еще кто, – улыбнулся я.
– Не знаю тебя.
– Не знаешь. Я просто шел мимо.
– Ну и ступай.
– Так и сделаю. Но я отлучался. Плавал. Решил надыбать местного спеца и послушать звон.
Он впился в мясо, оторвал и глянул по сторонам. Ищет помощи или боится быть застуканным за разговором с кем не положено? Если он Ухо для местного Носа, то его общение со мной, когда уйду, чревато неприятными вопросами.
– Чем промышляешь? – повторил он. – Чего ко мне прицепился?
– Старая привычка, – ответил я честно.
Меня не было в городе больше недели, и теперь я хотел – нет, испытывал потребность! – знать, что творилось на улице. Конечно, у меня были свои связные – люди, которые выполняли мою работу, – но здесь их не было, а я не хотел тратить время на поиски.
– Мне всего-то и нужно сориентироваться, – сказал я. – А лучше вас, Мастеров, ищеек нет.
