— Чего крутишься — блохи, что ли кусают? — Ихтор придвинул дурочке миску с хлебовом. — Ешь.
— Да где же радость-то моя? — Блаженная тревожно озиралась, едва сдерживая слезы. — Что ж не идет? Остынет же все!
— Послушай меня, — целитель развернул дурочку к себе. — Радость твоя — наузник. Он днями спит, ночью мертвых упокаивает. И сейчас, поди, дрыхнет, не вспоминает про тебя. Ешь. Голодом тут никого не морят.
Светла сморгнула слезы и взялась за ложку. Но ела медленно, через силу. Наконец, вскинула на целителя полные тоски глаза и спросила с мольбой в голосе:
— А пойдем, пригожий мой, его проверим, а? Вдруг захворал? Ой, с лица был бледен…
"Ума б тебе", — в сердцах подумал крефф, но промолчал, выразительно поглядев на миску с похлебкой. Глупая вздохнула и продолжила есть. А у Ихтора в голове не укладывалось — с чего девка решила, что самому жестокому креффу, привыкшему к такому, от чего у другого рассудок вскипит, нужны ее забота и ласка? Донатос к первому не привык, во втором не нуждался. Тем более от дурехи, у которой рассудок путался, и речи были бессвязные.
Тем временем блаженная с горем пополам закончила трапезу, облизала ложку и сунула ее в карман своего потрепанного латаного-перелатаного кошеля.
— Ложка-то тебе зачем? — удивился Ихтор.
— Занадом, — важно ответила юродивая и сунула в тот же кошель ломоть хлеба.
Лекарь пожал плечами, но говорить ничего не стал. Хочет — пусть возьмет. Натерпелась девка, мало ли какая придурь в ней из-за этого завелась. И крефф повел подопечную в мыльню, по пути объясняя, что к чему в Цитадели. Понимания не ждал, говорил скорее по привычке, но Светла слушала охотно и всякий раз кивала.
Он рассказал ей, что на верхних ярусах живут наставники, и туда не надо ходить без надобности — двери в покои зачарованы. Рассказал о выучах и о том, что приставать к ним с беседами и разговорами не нужно. Предостерегал спускаться в подземелья, где запросто можно заплутать.
Девушка вопросов не задавала, только теребила цветные нитки в волосах и улыбалась, соглашаясь со всем сказанным.
Спустившись на нижние ярусы, целитель впихнул дурочку в каморку Нурлисы.
— Бабка, ты тут? — громко спросил он жаркую темноту.
— Кто тут тебе бабка, сморчок одноглазый? Чего разорался? — Хрычовка выкатилась из своего угла с чадящей лучиной в руке.
Увидев диковинную спутницу креффа, старая едва не выронила светец и запричитала:
— Ах вы, кровопийцы клятые, совсем очумели! Уж и юродивых на выучку тащите! Скоро одноногих и одноруких сюда волочь будете?!
Нурлиса наступала на лекаря, тряся морщинистым кулаком.
— Не блажи, — поморщился Ихтор. — Не выученица она. Приживалка. В логове оборотней подобрали. Целая, невредимая, но без ума.
— А чего ко мне приволок? У меня тут медом, что ли, вам всем намазано? — быстро сменила праведный гнев на привычную склоку старуха. — А ежели она упрет чего?
— Да уймись уж… — осадил ее мужчина. — Помыться ей с дороги надо. Да голову проверь — не завшивела ли. Вода-то чемеричная есть у тебя или принести?
— Все у меня есть, — недовольно пробурчала бабка. — Иди уже отсюда, упырь. Да далеко не ходи. Помоется — заберешь. Мне, что ли, по Цитадели с ней шоркаться?
— Заберу. Со мной переночует сегодня, — не подумав, ляпнул Ихтор.
Бабка не упустила случая истолковать все на ей одной свойственный лад:
— Ополоумел, нечестивец? Девочку горемычную!..
Лекарь зло сплюнул:
— Совсем из ума выжила?! Мой девку, переодевай, чтобы через треть оборота она вот тут стояла. Чистая.
— Бабушка, миленькая, ты не бойся, не обидит он меня, — голосок Светлы жалобно прозвучал в напряженной тишине, — хороший он.
Нурлиса оглядела скаженную с головы до ног и проскрипела:
— Хороший… нет тут хороших. Заруби себе на носу. Ни единого.
Блаженная покачала головой:
— Души у них черствые. Но не злые. Вот свет мой ясный — разве ж он плохой? Он об людях печется…
Старуха прищурилась:
— Какой еще свет?
— Как какой? — вздохнул Ихтор, устало потирая изуродованную глазницу. — Известно какой. Ясный. Вестимо — Донатос. Только он сказал — пришибет, ежели еще раз увидит. Так что пусть моется и у меня ночует.
Бабка испуганно заохала, ковыляя к сундукам с утирками и одежей:
— Ой, дуреха, почто ты к этому лютому суешься? Забудь про него. Огонь — не вода, охватит — не выплывешь. Не лезь уж.
Светла упрямо кусала губы и молчала.
Ихтор же незаметно вышел, не желая более пускаться в пререкания.
— Ты не стесняйся, милая, меня, — заворковала Нурлиса, едва только они остались одни. — Идем, идем…
И она повела блаженную через дальнюю дверь в мыльню.
— Рубище свое снимай да мойся. А я пока одежу чистую поищу. Эх, горе, где ж мне рубаху-то тебе девичью взять, одни порты…
Скаженная тем временем, не стесняясь незнакомой старухи, сбросила грязное платье и осталась нагой. Бабка исподволь оглядывала стройное молодое тело — мягкое, нежное, с высокой полной грудью, покатыми бедрами. Красивая девка, жаль, без ума в голове.
— Как же ты в логовище-то жила? — причитала Нурлиса, вынимая узловатыми пальцами из кудлатой головы дурочки обрывки тряпиц, перышек и шишек.
— Хорошо жила, бабушка, — часто-часто кивала блаженная. — Хорошо.
— Хорошо, говоришь? Как же тебя не загрызли? — пытливо заглядывала в безумные глаза старуха, уже заприметившая, что на шее Светлы нет никакого, даже самого нищенского оберега.
— А чего меня грызть? — улыбнулась скаженная, — я ж не семечки.
И, мурлыча что-то про себя, девушка начала намыливаться. Бабка же взялась собирать ее тряпье. Однако едва старуха собралась кинуть узелок с одеждой в печь, как юродивая кинулась коршуном:
— Ты что делаешь, родненькая?! Как же я без одежы ходить-то буду?
— Дык какая ж это одежа? Рванье одно, — опешила Нурлиса, — вон я тебе и рубаху приготовила.
— Не надо мне новой! Некрасивая она! Моя лучше, вон какая срядная! — блажила девка, вырывая из рук истопницы свои нехитрые пожитки. — Не забирай, бабушка!
— Тьфу ты, Хранители прости! — махнула рукой та. — Вон корыто возьми, стирай свою ветошь, а пока не просохнет, будешь ненарядная ходить.
Пока дурочка плескалась да полоскалась, Нурлиса успела задремать и не услышала, как девушка вернулась, неслышно прокралась к сундуку, достала из него кусок доброй холстины и сунула его под стопку своей стиранной одежды.
* * *
— Иди, иди, — Ихтор подтолкнул блаженную в спину. — Чего застыла?
