– Мам, я куда-нибудь уеду. Не могу здесь оставаться.
Не могу освободиться от ее руки. А теперь она еще и дрожит всем телом.
– Не бросай меня, Карл, – просит мама. – Карл, пожалуйста, не бросай меня. У нас с тобой все будет замечательно. Обещаю.
Она плачет, уткнувшись мне в шею.
Кто-то стучит во входную дверь.
Дебс идет открывать и заводит разговор. Я слышу лишь отдельные слова, но их вполне хватает.
– Ударил ее… совершенно голый… просто одичал… брат в озере… безопасность.
Так. Заботливая тетка все-таки вызвала полицию.
Мама будто не слышит. Раскачивается из стороны в сторону, невольно заставляя качаться и меня.
– Ты все, что у меня осталось. Не уезжай, Карл. Не бросай меня.
– Мисс Адамс! – кричат снизу.
Мама перестает раскачиваться.
– Мисс Адамс!
Мама глотает воздух.
– Обождите. Сейчас спущусь.
Она крепко стискивает меня в объятиях и наконец-то разжимает руки. Вытерев глаза рукавом, несколько раз глубоко вздыхает.
– Ты ведь не уйдешь из дома?
«Уйду!» – хочется крикнуть мне.
– Не знаю. Мам, я больше не могу спать в той комнате.
– А как насчет дивана в гостиной?
Пожимаю плечами.
– Ты только продержись до похорон. Мы вместе пройдем через это, и… у нас все наладится. Я обещаю. Договорились?
Она идет вниз. Я подтягиваю колени к груди, кладу на них голову и вслушиваюсь в мамины попытки вести себя как нормальная, уверенная в себе женщина. Она просит полицейских пройти в гостиную, произносит дурацкую фразу о «несносной погоде» и предлагает им чаю.
Входная дверь закрывается. Голоса звучат глуше. Полицейские перешли в гостиную. Перестаю вслушиваться, превращая их разговор в обычный фоновый шум. Странно, но в таком виде он даже успокаивает.
Минут через десять мама поднимается ко мне. Садится передо мной на корточки.
– Они хотят с тобой поговорить. Убедиться, что ты в порядке. Тебе надо переодеться.
– Зачем? Мне и так хорошо.
В ее халате уютно, словно я завернулся в одеяло. Сухо. Тепло. Я бы не прочь носить его, не снимая.
– Не надо дразнить гусей.
Мама оглядывает одежный развал на полу коридора, потом уходит в свою комнату. Оттуда приносит джинсы и футболку.
– Чьи?
– Не спрашивай. Трусов я не нашла.
Я беру одежду, поворачиваюсь к маме спиной, сбрасываю халат и надеваю джинсы. Они на пару размеров шире. У мамы иногда бывают мужчины. Удивляюсь, почему она выбирает себе покрепче и потолще. Надеваю футболку. Там рисунок и надпись: «Серферы делают это стоя».
Смотрю на маму.
Она кривится:
– Извини.
Понимаю, что ее извинение касается не только дурацкой футболки. Вопреки своему настроению, улыбаюсь. Я готов даже засмеяться.
– Мам, ну и…
– Согласна.
Нагибаюсь и подворачиваю брючины, чтобы не волочились по полу.
– Ты готов? Можем идти? – спрашивает она.
– Готов.
Позже, когда полицейские ушли, а Дебби улеглась в ванну «отмокать», мама устраивает мне «гнездышко» на диване. Она сама частенько спала здесь, отрубаясь после выпивки. Но сейчас пытается соорудить подобие постели. Приносит подушку и мой спальный мешок, и у меня сжимается горло. Даже издали от него пахнет плесенью. Бегунок молнии отражает свет, и я сразу же слышу поскрипывание другой молнии. Той, что запечатала Роба в черном мешке. Меня передергивает. Желудок грозит вывернуть немногочисленную еду, запихнутую в него сегодня.
– Мам, только не спальник. Я в него не лягу.
Она морщится, но молчит. Уносит мешок наверх и возвращается с простыней и двумя одеялами.
– Это тебе больше нравится?
– Да.
– Я хотела купить пододеяльник, – делится она. – Пару недель назад видела в супермаркете. Всего пятерка. Но пятерки тогда у меня не было. Вообще-то, понадобилась бы десятка. Вас было двое…
Она умолкает, потом спрашивает:
– Карл, как мы это переживем?
Я делаю вид, что не понял ее слов. Не хочу сейчас говорить об этом.
– Ты застели диван простыней. Я накроюсь двумя одеялами.
Она смотрит на меня в замешательстве, потом кивает.
– Да… конечно. Хорошо.
И застилает диван, подсовывая простыню под кромку.
– Мы хотим завтра его навестить, – вдруг сообщает она.
– Что?
– Мы с Дебби. Навестим его… Попрощаемся. Это в часовне Упокоения.
Я усиленно взбиваю подушку.
– Тебе тоже следует пойти. Не упрямься, Карл. Так принято в нашей семье. Это помогает.
У меня волосы встают дыбом при мысли, что я увижу тело таким, каким видел на озере.
Мама расстилает одеяла и тоже подтыкает их по краям. Я пристраиваю подушку. Настоящая кровать.
– Тебе будет удобно? – беспокоится она.
– Думаю, да.
И думать нечего. Это несравненно лучше мешка и логова, в котором я спал.
– Тогда я пошла, – говорит мама. – Еле на ногах стою. Наверное, и Дебс мигом захрапит после ванны. Но сегодня тебе ее храп мешать не будет.
– А она надолго к нам? – спрашиваю и сам стыжусь вопроса.
– Еще дня два. С нею непросто, но она искренне старается помочь. После похорон уедет.
– И тогда мы останемся здесь вдвоем.
– Здесь… или в другом месте.
– Это как?
– Я звонила ремонтникам. Они сказали, что знают о протечках и плесени. Эта пакость не только у нас. Сказали, что давно не было таких жутких дождей. Тут на каждом доме надо кровлю менять. Так что нас на время могут переселить.
Дождь отчаянно барабанит в окно. Никаких надежд на то, что перестанет.
– Ты бы не возражал против переезда?
– Не знаю. Как-то не думал об этом… Пожалуй, нет.
– Не хочешь оставаться из-за воспоминаний?
Здесь целые пласты воспоминаний. Куда ни ткни.
Мама и не ждет моего ответа. Идет наверх.
– Мам, – окликаю я.
Она останавливается.
– Тут холодновато. Можешь мне дать свой халат? Всего на одну ночь.
Она собирается что-то сказать, но молчит. Потом слегка улыбается.
– Хорошо. Сейчас принесу.
