Поиски убийцы продолжались несколько лет (наверное, они ведутся до сих пор, так как дело не было закрыто). Но несмотря на то что Кадм предложил награду в миллион долларов за любую информацию об этом преступлении, найти преступника так и не удалось.
2
Основных последствий смерти Джорджа — точнее, последствий, имеющих отношение к данному повествованию, — было три. Во-первых, Дебора в результате подозрительных обстоятельств гибели ее супруга стала чувствовать себя странно чужой ему. Оказалось, он что-то скрывал от нее... Что-то жизненно важное, что-то смертельное. При всем доверии, которое они питали друг к другу, между ними оставалась тайна, жуткая тайна. И она даже не догадывалась, что это за тайна. В течение нескольких месяцев Дебора прилежно выполняла все, что требовалось в ее положении безутешной светской вдовы, но затем, когда объективы камер, привлеченные другими трагедиями и скандалами, отвернулись от нее, она стремительно погрузилась во мрак своих сомнений, тоски и горя. Надеясь развеяться, Дебора отправилась в Европу, где встретила свою невестку Нору, с которой в прежние годы стремилась не иметь ничего общего. Поползли слухи, согласно которым они вели жизнь стареющих лесбиянок; колонки светской хроники утверждали, что в поисках компании они шляются по трущобам Рима и Парижа. Не берусь судить, насколько эти сплетни соответствовали истине, но, вернувшись домой в августе 1981 года, Дебора производила впечатление женщины, повидавшей в Европе отнюдь не только Ватикан и Эйфелеву башню. Она похудела на тридцать фунтов, одета была с не соответствующей возрасту экстравагантностью и врезала первому же фотографу, наставившему на нее объектив в аэропорту.
Во-вторых, смерть Джорджа, разумеется, сказалась на положении его детей. После гибели отца четырнадцатилетний Митчелл оказался в центре внимания: он обладал многообещающей внешностью (по общему признанию, никогда еще в семействе Гири не рождалось подобного красавца), к тому же, общаясь с назойливыми журналистами, проявлял недетскую зрелость и достоинство. Молва единодушно нарекла его наследным принцем, и никто не оспаривал этот титул.
Гаррисон, который был старше Митчелла на шесть лет и прежде предпочитал оставаться в тени, и сейчас не предпринял каких-либо попыток изменить сложившееся положение. В то время как Митчелл в период траура служил опорой своей безутешной матери, сопровождал ее на благотворительные мероприятия, всячески утешал и поддерживал ее, Гаррисон превратился в почти полного затворника. Привычка к уединению сохранилась у него и впоследствии. Что до Тайлера и Карен, то они были моложе Митчелла и по крайней мере в течение нескольких лет не представляли для журналистов особого интереса. Тайлер погиб в 1987 году вместе с дядей Тоддом, четвертым мужем Норы, — их небольшой самолет, которым управлял Тодд, попал в грозу и разбился поблизости от Орландо в штате Флорида. Ну а Карен, унаследовавшая от отца природную мягкость характера, стала археологом и достигла на этом поприще немалых успехов.
И наконец, третьим следствием гибели Джорджа Гири стал прилив духовных и физических сил у его отца, Кадма Гири. Старик выдерживал натиск старости столь же стойко, как сносил все прочие испытания, которым неоднократно подвергала его жизнь, и теперь, когда империи Гири вновь понадобился монарх, он был готов опять взвалить на себя все бремя ответственности. Хотя Кадму уже перевалило за восемьдесят, он держался так, словно все старческие хвори только обострили его жизненные аппетиты. Годы сравнительно мягкого правления остались позади, империя снова оказалась в железных руках человека, который вел игру по собственным правилам. Иногда казалось, что старик стремится наверстать то, что его покойный сын уступил из-за своей гуманности и снисходительности. Всякий, кто осмеливался перечить Кадму (и отстаивать принципы Джорджа), сразу изгонялся — на то, чтобы переубеждать несогласных, у Кадма не было ни времени, ни терпения.
Уолл-Стрит моментально отреагировала на произошедшую перемену. «Старик Кадм снова у власти», — сообщал заголовок «Уолл-Стрит джорнал». В течение ближайших месяцев в газетах то и дело появлялись биографические очерки о Кадме, неизменно снабженные перечнем его злодеяний. Но старика это не заботило. Он никогда не обращал внимания на газетную шумиху и не собирался замечать ее впредь. Таков был его стиль жизни, и он знал — этот стиль прекрасно отвечает законам, по которым живет деловой мир.
3
Мы вернемся к старику Гири позднее, значительно позднее. А сейчас позвольте мне оставить Кадма, переживающего свое второе, триумфальное пришествие к власти, и вернуться к столь важному предмету, как смерть. Я уже рассказал вам о кончине Лоренса Гири (постель шлюхи, Гавана), Тайлера (самолет дяди Тодда, Флорида) и Джорджа (сиденье «мерседеса», Лонг-Айленд). Но должен поведать вам еще о некоторых смертях. Кажется, я уже упоминал о матери Кадма, Берне? Да, конечно. Как вы помните, последние ее дни прошли в сумасшедшем доме. Но я не успел сообщить, что, подобно своему внуку, она погибла от руки убийцы — скорее всего, это была некая Долорес Кук, также пациентка клиники, через шесть дней после смерти Верны совершившая самоубийство (она украла зубочистку, проткнула ею себе вены и истекла кровью). Элеонора, нелюбимая дочь Верны, умерла в весьма преклонном возрасте. До глубокой старости дожила и Луиза Брукс, в начале тридцатых оставившая карьеру в кино, сочтя, что затраченные усилия не стоят конечного результата.
Из всех важных для этой истории действующих лиц осталась только Китти, скончавшаяся от рака пищевода в 1979 году, как раз в тот период, когда Кадм боролся с первым приступом старости. Родившаяся в 1902 году, Китти была почти ровесницей века. Через год Кадм женился вновь, и избранницей его стала Лоретта Толли, женщина почти на двадцать лет его моложе. Любопытная деталь: в юности Лоретта тоже была актрисой и выступала в бродвейских театрах, но потом, как и Луиза, разочаровалась в актерской карьере.
Китти не играет почти никакой роли в последующих событиях; говорю об этом с сожалением, ибо в моем распоряжении находится весьма необычный документ, написанный Китти в последний год жизни и вызывающий множество любопытных предположений. Текст отличается некоторой сумбурностью и несвязностью, но, учитывая, что в этот период Китти принимала сильные болеутоляющие препараты, в этом нет ничего удивительного. На этих безоглядно искренних страницах (написанных, кстати, от руки) Китти говорит о тоске, томившей ее на протяжении всей жизни, о жажде чего-то более высокого, чем предназначение матери, жены и дамы-благотворительницы, жажде, которую ей не суждено было утолить. Иногда смысл написанного ускользает, и слова превращаются в череду разрозненных образов. Но и эти места полны силы. Мне кажется, в конце жизни Китти жила в каком-то своем измерении, где воспоминания о пережитом, настоящее, несбывшиеся надежды и ожидания слились в один мощный поток. Иногда она представляла себя ребенком и с отстраненным любопытством смотрела на собственное разрушенное временем тело, поражаясь его непокорности и безобразию.
Она пишет и о Галили.
Лишь прочтя записи Китти в третий раз (в поисках сведений и фактов, проливающих свет на убийство Джорджа Гири), я понял, что речь здесь идет и о моем сводном брате. В это трудно поверить, но это так. Он входит в исповедь Китти и живет в ней, подобный ветерку, который шевелит страницы книг на столе, — мы видим не его, но лишь то, что он совершает. Вне всяких сомнений, именно благодаря Галили Китти узнала о многом, чего была лишена. Если он и не стал главной любовью ее жизни, то все равно дал ей почувствовать всю неодолимую преображающую силу истинного и к тому же разделенного чувства.
