— Угу, — она отправила себе в рот очередную пирамиду, и на ее лице отразилось блаженство.
— А тебе он писал?
Однако Забрина смаковала свое лакомство и ответила не сразу. Наконец она буркнула:
— Время от времени он посылал мне весточки. Но потом прекратил.
— Ты скучаешь по нему?
Забрина нахмурилась.
— Не начинай, — проронила она. — Я тебя предупреждала.
— Господь с тобой, Забрина, я только спросил... — сказал я, закатывая глаза.
— Я не желаю, чтобы ты упоминал обо мне в своей книге.
— Как скажешь.
— Я не хочу, чтобы обо мне писали в книгах. Я не хочу, чтобы обо мне говорили. Я хочу быть невидимой.
Я не сумел удержаться от ухмылки. Мне показалось забавным, что именно огромная Забрина мечтает стать невидимкой. Особенно забавно было слышать это, когда она так самозабвенно набивала живот. Я пытался придать лицу невозмутимое выражение, но когда Забрина подняла на меня глаза, предательская ухмылка, наверное, все еще пряталась в уголках моего рта, подобно сливкам в уголках губ Забрины.
— Что тут такого смешного? — спросила она.
Я покачал головой.
— Ничего.
— Да, я толстая и безобразная. И хочу умереть. Что в этом смешного?
Моя дурацкая ухмылка наконец погасла.
— Зачем ты так говоришь, Забрина? Ты этого не хочешь. Просто не можешь этого хотеть.
— А зачем мне жить? У меня ничего нет. И я ничего не хочу. — Она отложила вилку и принялась есть вишневый пирог руками, вымазав пальцы в сиропе. — День за днем одно и то же. Я ухаживаю за мамой. Ем. Ухаживаю за мамой. Ем. А когда я сплю, мне снится, будто мама рассказывает мне о прежних днях.
И тут с внезапной яростью Забрина выпалила:
— Я ненавижу прежние дни! Почему мы не думаем о будущем? Почему ничего не делаем для будущего?
Ее румяное лицо побагровело.
— Мы ни на что не способны, — добавила она, и ярость, звучавшая в ее голосе, превратилась в печаль. — Теперь ты можешь ходить, но разве ты этим пользуешься? Разве ты ушел отсюда? Нет. Ты сидишь там, где сидел все эти годы, словно ты все еще калека. Да так оно и есть. Я жирная уродина, а ты калека, и день за днем мы будем тянуть нашу постылую бесполезную жизнь, пока кто-нибудь оттуда, — она указала за окно, — не придет и не окажет великую услугу, вышибив нам мозги.
С этими словами Забрина поднялась и, так и не доев пироги, направилась к дверям. Я не пытался ее остановить. Опустившись на стул, я лишь проводил ее взглядом.
И, должен признаться, после ее ухода я уронил голову на руки и разрыдался.
Глава VI
1
Получив свою порцию оскорблений и от Мариетты, и от Забрины, разочарованный в собственном писательском таланте, я вернулся в свою комнату и остаток ночи провел без сна. Сколь ни хотелось бы мне сообщить вам, что в ночной тиши я размышлял над литературными проблемами, но скажу правду: меня мучил понос. Не знаю, что было тому виной — ветчина, баклажаны или неприятный разговор с Забриной, так или иначе, время до рассвета я коротал, сидя на фаянсовом троне и вдыхая отнюдь не благовонные ароматы. Незадолго до наступления утра, ослабевший, измученный и полный жалости к самому себе, я доковылял до постели и на пару часов забылся сном. Но по всей видимости, книга настолько прочно засела у меня в мозгу, что я не мог забыть о ней даже во сне, ибо проснулся я с созревшим решением: по возможности сократить описание свадьбы Митчелла и Рэйчел и отказаться от бесчисленных подробностей, которые я намеревался воспроизвести. Так или иначе, сказал я себе, свадьба — это всего лишь свадьба. И нет никакой надобности надолго застревать на этом предмете. Можете сами вообразить себе все детали.
Итак, я перечислю лишь наиболее важные факты. Свадьба состоялась в первую неделю сентября, в небольшом городке Калебс-Крик, что в штате Нью-Йорк. Если не ошибаюсь, мне случалось уже упомянуть об этом городе. Он расположен неподалеку от Райнбека у самого Гудзона. Милое место, к которому первые поколения американских монархов питали особое пристрастие. Здесь выстроили дом ван Кортанды, чьему примеру последовали Асторы и Рузвельты. Их впечатляющих размеров дворцы вполне могли вместить пару сотен гостей, прибывших мирно провести уик-энд на лоне природы. Дом, приобретенный Джорджем Гири, был полной противоположностью сим грандиозным строениям, на их фоне этот особняк в колониальном стиле, насчитывающий всего пять спален, выглядел более чем скромно. В одной из книг, посвященных семейству Гири, его даже назвали «коттеджем», хотя он вряд ли того заслуживает. Джордж очень любил этот дом, и Дебора тоже. После смерти мужа она неоднократно повторяла, что именно здесь прошли лучшие дни ее жизни, дни, наполненные любовью, дни, когда им удавалось оставить весь мир за порогом. После смерти Джорджа в доме никто не жил, но Митчелл предложил устроить свадебный прием именно здесь. Как ни странно, такая мысль пришлась по душе его матери. «Джорджу это понравилось бы», — заметила она, словно не сомневаясь, что дух возлюбленного супруга по-прежнему обитает в жилище, где он знавал столь счастливые времена.
Чтобы окончательно решить этот вопрос, в середине июля Митчелл с Рэйчел съездили в Калебс-Крик и заночевали там. Супруги Райлендер — в прежние дни муж служил здесь садовником, а жена экономкой — поддерживали в покинутом доме чистоту и порядок, а теперь, в ожидании грядущих перемен, они не жалея рук, навели повсюду блеск и глянец. Глазам прибывших Митчелла и Рэйчел особняк предстал воплощением мечты о райском приюте. Эрик Райлендер высадил в саду множество розовых кустов, разбил клумбы и привел в божеский вид лужайку, все оконные рамы, двери, ставни и ограда были заново покрашены. В маленьком яблоневом саду, раскинувшемся за домом, тоже царил безупречный порядок: деревья подрезаны, дорожки подметены. Барбара, жена Эрика, хлопотавшая внутри дома, преуспела не меньше мужа. Нигде не ощущалось ни малейшего признака затхлости, мебель была начищена до блеска, а на коврах и шторах не осталось даже пылинки.
Неудивительно, что Рэйчел пришла в восторг. Ее восхитили не столько красота дома и сада, сколько незримое присутствие отца ее будущего мужа, которое ощущалось здесь очень явственно. По распоряжению Деборы, в доме все сохранялось так, как было при жизни Джорджа. Сотни пластинок с записями джаза по-прежнему стояли на полках в строгом алфавитном порядке. На письменном столе, за которым, по словам Митчелла, Джордж записывал некоторые фрагменты воспоминаний о своей матери Китти, по-прежнему стояли семейные фотографии, правда, выцветшие и потускневшие.
Поездка не только укрепила уверенность Митчелла, что лучшего места для свадебного приема не найти, — здесь будущие молодожены с особой пронзительностью ощутили любовь друг к другу. Вечером, после великолепного ужина, приготовленного Барбарой, они долго сидели в саду, наблюдая, как темнеет летнее небо, потягивая виски и делясь воспоминаниями о своем детстве и своих отцах. Сумерки сгустились, и они уже не различали лиц друг друга, но уходить в дом им не хотелось. Легкий нежный ветерок шевелил ветви яблоневых деревьев, а Митчелл и Рэйчел все говорили о минувших временах, веселых и печальных. Наконец они отправились спать (Барбара приготовила для них огромное старинное ложе в хозяйской спальне, но они устроились в бывшей детской Митча). Они долго лежали в объятиях друг друга, охваченные блаженной истомой, которая обычно следует за слиянием двух тел, хотя надо отметить, что в ту ночь любовью они не занимались.
