Ребекка пристально смотрела в них, повторяя про себя непрестанно мучивший ее вопрос: «Неужели ты устроила этот жуткий пожар, в котором погибла твоя приемная мать? Неужели ты действительно хотела ее убить? Или это все произошло случайно?»
Через две секунды Тереза повернулась спиной, чтобы выставить корзину с грязным бельем в коридор. Затем повернулась к Ребекке, отбросив ладонью упавшие на глаза волосы. Очевидно, это был ее привычный жест.
— Ты будешь жить с нами?
— Если ты и Девон захотите этого.
— Ты имеешь в виду, что решать должны мы?
— Я полагаю, ваш отец примет окончательное решение, но если ты и твоя сестра сочтете, что я вам не подхожу, сомневаюсь, что он меня возьмет.
Тереза задумалась.
— Я бы не сказала, что ты мне не подходишь.
— Спасибо.
— Пожалуйста.
Девочка смотрела как будто бы в окно, но искоса продолжала из-под челки разглядывать Ребекку.
— Папа сказал, что ты медсестра.
— Да, это верно.
— Случайно, не по психиатрии?
— Нет. Я все время работала в детских больницах. Польшей частью в отделениях общей терапии. — Она сделала паузу. — А почему ты спросила? Тебе не нравятся психиатры?
Она увидела, как Тереза скривила слишком большой для такого худого лица рот.
— Не нравятся.
— Ладно, не будем обсуждать, почему они тебе не нравятся. Наверное, есть основания. Обещаю, что не буду заставлять тебя рассматривать чернильные пятна.
Она хотела таким образом пошутить, но получилось как-то не смешно.
— Чернильные пятна?
— Да, есть такой тест — вернее, был раньше, — на котором в моей молодости проверяли психику детей. Не знаю, применяется ли он сейчас.
— Наверное, это единственный, на котором меня еще не проверяли, — мрачно произнесла Тереза.
— Ты имела дело с психиатрами?
— Имела.
Ребекка решила на время уйти от этой темы.
— Может быть, спустишься позавтракать? Я видела на кухне очень сочные ароматные фрукты.
— Я не голодна, — сказала Тереза. — И вообще я не завтракаю.
— Почему же? Ведь есть даже такая пословица: «Завтрак съешь сам, обедом поделись с другом, а ужин отдай врагу».
— Я не завтракаю, потому что не хочу, — холодно проговорила Тереза. — Не подумай, что я страдаю анорексией
[11]
.
— Я вовсе и не думала. Просто эту пословицу мне в детстве повторяла мачеха. Чуть ли не каждый день. Вот она у меня и застряла.
Тереза настороженно подняла голову.
— Мачеха?
— Моя мама умерла, когда мне было десять лет. Отец через год снова женился.
— Как это пошло, — произнесла Тереза с раздражением.
— Но такое случается довольно часто.
— Мужчины все противные.
Ребекка улыбнулась.
— Я думаю, в определенной степени он сделал это ради меня. Считал, наверное, что мне нужна мать.
— Тебе нужна мать, но твоя собственная, а не суррогат.
Суррогат? Неплохо для тринадцатилетней. Ребекка вспомнила замечание Девон о коэффициенте интеллекта сестры.
— Но ведь маму я все равно вернуть не могла.
Тереза, ссутулившись, прислонилась к двери. Воротник ее свободной рубашки оттопырился, и Ребекка увидела у девочки на шее тонкую золотую цепочку с висящим на ней маленьким золотым ключиком.
— Ну и как вы с ней жили?
— С мачехой? По правде говоря, мы недолюбливали друг друга.
— Почему?
— Я была грубой, а она холодной.
— А теперь как?
— Да все так же. Я так и осталась грубой, а она холодной. Но мы прекрасно ладим друг с другом и при встрече улыбаемся. Вот так. — Ребекка продемонстрировала Терезе широкую фальшивую улыбку, чем вызвала на пару секунд в ее глазах веселость. — Но теперь мне ее жалко. Понимаешь, доля мачехи очень тяжела. Она вроде как изначально считается злой и нехорошей. Вспомни все сказки. И вообще, при слове «мачеха» сразу же на ум приходят отравленные яблоки, уродливые злюки сестры и прекрасная страдающая падчерица.
— А почему она была с тобой такой холодной?
— Видимо, не понимала, что это такое — потерять мать. Пока это не случилось с тобой…
Ребекка замолкла, увидев, что Тереза отвернулась. Ей показалось, что глаза девочки наполнились слезами. Ей хотелось броситься к ней, обнять, прижать к себе. На мгновение вдруг показалось, что сейчас как раз наступил тот самый момент, когда можно рассказать Терезе правду о себе. Слова чуть было не слетели у Ребекки с губ, но, к счастью, она вовремя себя остановила.
— Куда отнести корзину с грязным бельем? Где у вас тут стирают и гладят? — спросила она, с трудом проглотив застрявший в горле комок.
— Мы ездим в прачечную самообслуживания «Лондромет» в Урбино, — отозвалась Тереза, не оборачиваясь.
— А здесь что, вообще ничего не стираете?
— Где? В каменной раковине? Так там только руки обдерешь. Ничего, скоро у нас будет стиральная машина. Когда папа заставит вертеться колесо.
— Колесо? — спросила Ребекка.
Тереза кивнула.
— Наш папа большой мастер. Он тебе говорил, чем сейчас занимается?
— Нет.
— Тогда я тебе покажу. Удивишься.
Ребекке не хотелось никуда уходить. Лучше бы остаться здесь и упиваться близостью к своей дочери Терезе. Но пришлось согласиться.
Тереза натянула толстый шерстяной свитер. Затем сияла с крюка на двери белую бейсбольную кепку — единственный предмет одежды, который, как заметила Ребекка, она потрудилась повесить на место, — и надела на голову. Причем натянула так сильно, что козырек скрыл глаза. Остался только острый подбородок, а над ним широкий рот с пухлыми губами.
Тереза двинулась на выход, Ребекка следом. Девочка была достаточно высокая для своих лет и стройная. Под одеждой, не очень ее украшавшей, имелись некоторые намеки на созревание форм. Ребекка вспомнила свое собственное взросление, фактически без матери, когда тело ежедневно задавало кучу вопросов, а в голове царила сплошная путаница и неразбериха. Только бы подобраться поближе к душе этой девочки, сколько всего могла бы она для нее сделать!
Но пока, удивленно размышляла Ребекка, вроде бы все шло хорошо. Тереза вела себя, как обычная девочка-подросток, каких она встречала в своей клинике сотни. То есть вовсе не сумасшедшая, а вполне нормальная, никакой чепухи не порола, никаких диких выходок не вытворяла, с ножом на Ребекку не бросалась. Просто трогательная худенькая девочка в грязной бейсбольной кепке. Кажется, Девон возводит на нее напраслину.
