Окно зарешечено и затянуто стальными «ресничками», но все-таки в нем прорисовывался клочок ночного неба. А еще от окна сильно дуло. И в батареях тепла ровно столько, чтобы они не разморозились.
Трофим отошел от окна и заскакал по камере. Еще трое суток париться в кондее штрафного изолятора. Вернее, мерзнуть в нем.
Стеллаж, на котором он мог спать, еще с вечера отстегнули от стены, но долго лежать на нем невозможно. Холодно. Вот и приходится прыгать, чтобы согреться.
Он совершенно выбился из сил, когда вдруг открылась дверь.
– Нормально все будет, начальник.
Сначала Трофим услышал голос Лежня, а затем увидел его самого.
Менты не церемонились. Разогнали драку дубьем, а потом раскидали всех по камерам штрафного изолятора. Всех, в том числе и Трофима. Впрочем, переживать особо нечего: и в ШИЗО срок идет…
Лежень зашел в камеру, покачнулся, глянул, как за ним закрывается дверь. И, когда щелкнул замок, сел на стеллаж. Достал из-под полы ватника бутылку, кружку. У него не было бороды из ваты, но Трофим смотрел на него как на самого настоящего Деда Мороза. Как еще можно было объяснить столь чудесное явление?
Лежень набулькал в кружку, подал Трофиму:
– С Новым годом!
– С новым счастьем!
Трофим сделал несколько глотков, и чуть не вернул выпитое обратно. Столь резкого и вонючего самогона он еще никогда не пил. Но другого нет, а выпить надо.
Он сделал над собой усилие, осушил кружку и, сдерживая рвотный позыв, поставил ее на лежак.
– Какое-то горькое счастье, да? – ухмыльнулся Лежень.
– И не говорите!
– Десять лет еще мотать?
– Десять с половиной.
Сто пятая статья у Трофима. Если цифру «сто пять» разбавить запятой, то как раз и выйдет «десять и пять». Такая вот горькая арифметика.
– А мне восемь.
– Долго.
– Дольше, чем тебе, – наливая, сказал «смотрящий».
– Дольше? – не понял Трофим.
– Ты еще молодой, а мне уже сорок три. В пятьдесят выйду.
Лежень выпил, скривился. Достал из кармана корку хлеба, разломил, одну половину отдал ему, а другой занюхал и закусил.
– Тоска зеленая, – вздохнул Трофим.
– Зачем ты за меня подписался? – въедливо глянул на него Лежень.
– Сам не знаю.
Можно было сказать, что виной всему чувство долга перед законным ставленником воровской власти, перед законом честных арестантов, но это бы прозвучало фальшью.
– Не врешь. Это хорошо, что не врешь. – Лежень одобрительно глянул на Трофима.
– Как было, так и говорю.
– Было. Ты сделал свой выбор.
– И что теперь?
– Теперь ты или с нами, или… Костяк тебя в покое не оставит.
– А кто он такой?
– Я бы сказал, что бандит. А себя бы назвал вором… Но ты же не врешь мне, пацан, и я врать не стану… Вор не должен работать, а здесь такие порядки, что не соскочишь. А если соскочишь, то в «петушатник»… Только ты не думай, что я жалюсь… Это не я жалюсь, это расклады такие… Вору работать нельзя, а бандиту можно. Меня гонят на «промку», и Костяка гонят, я забиваю болт, и он забивает. Он не держит меня за вора, а я… я на него забиваю… За мной Греция, за ним Дауд. А Греция с Даудом на ножах… Греция за всей зоной смотрит, а Дауд рвется на его место. Греция, типа, не вор… А Греция – вор! И в законе! И в «отрицалове»… У него все по теме, хозяин его не дергает… Раньше не дергал, а сейчас… Сейчас – это уже не раньше… Это за мной «косяки», а за Грецией нет. Но Дауд удила закусил, ему до фени, есть за Грецией «косяки» или нет…
Лежень остановился, плеснул в кружку и подал Трофиму. Он выпил, зажевал слезоточивую горечь хлебом.
– Ну как?
– Нормально.
– Значит, заточку тебе дадут. И к Дауду подведут.
– Не понял! – вскинулся Трофим.
– Ты же сказал, что сделаешь, – неуверенно проговорил «смотрящий».
– Не было такого разговора! – возмутился Трофим.
– А сделать Дауда надо! – вздыбился Лежень.
– Это не ко мне!
– Или сделают тебя!
Трофим демонстративно отошел к окну и замер, сложив на груди руки. Хватит с него игр в серьезных людей. Хватит с него Тропинина, которого он даже не убивал…
– Зря ты так, пацан, – тяжело качнул головой Лежень. – Это зона, здесь не живут, здесь выживают…
Трофим молча смотрел на него. Он сказал «нет», и если «смотрящий» не понял, это его проблема.
– Пойми, ты должен быть с нами, – бубнил тот. – Если согласишься, будешь. Если нет… Надо соглашаться… Мы власть, у нас тут все схвачено. А как, ты думаешь, я к тебе попал? А первач… И Дауда с тобой закроют… Или к тебе, или еще к кому-то… К кому подсадят, тот его и «замочит», такая вот постанова… Может, и не подсадят к тебе…
Лежень едва ворочал языком. Видно, Трофим был не первым, к кому он зашел с душегубительным разговором, и со всеми приходилось выпивать.
– Ты подумай, пацан… – Лежень с трудом поднял руку, пальцем показав на бутылку.
Трофим кивнул, плеснул в кружку. «Смотрящий» выпил, занюхав рукавом, и стал заваливаться на бок.
– Заточка будет, – пробормотал он, закрыл глаза, втянул ртом воздух и захрапел.
Трофим зло смотрел на него. И надо было ему вмешиваться в драку, сидел бы себе ровно и горя не знал. А так сначала в карцер загремел, теперь вот предложение получил, от которого душу наизнанку выворачивает.
Война в зоне, бандитские делят власть с воровскими. Начальник лагеря твердо стоит на ногах, прессует и тех, и других, но все-таки воровская власть чего-то стоит. Неспроста же Лежень смог отправиться в новогоднее путешествие по камерам штрафного изолятора, тут без купленного надзирателя никак. И еще самогон где-то раздобыл. Мало того, «смотрящий» зоны собирается отправить в штрафной изолятор своего врага Дауда. Спровоцирует бандита, а здесь его примут, хотя и не факт, что отправят в нужную камеру. Могут к Трофиму забросить, а могут к кому-то еще, вот и мечется Лежень, выполняя установку Греции.
Может, и стоило бы принять предложение Лежня. Вдруг Дауд пройдет мимо, и Трофиму не придется марать руки. Зато у него появятся серьезные покровители… Но, во-первых, не хотелось убивать. А во-вторых, он очень хорошо знал, чем такие подпряги заканчиваются. Уже схлопотал одиннадцать лет по своей дурости. А за убийство Дауда еще столько же получит. А вдогон еще и нож под ребро или чугунную болванку на голову.
Лежень глубоко хватил ртом воздух, громко хрюкнул и вдруг затих. Трофим подошел к нему, склонил голову и уловил тихое дыхание. Живой Лежень, а жаль. Если бы подох, проблема бы рассосалась сама по себе. Да, смерть Лежня решила бы его проблему. И никто бы не стал мстить за отказ…
