К счастью, комиссару было чем заняться. Личность предполагаемого убийцы по-прежнему оставалась загадкой. Возняк куда больше знал о его пристрастиях и характере, чем о паспортных данных, которые упорно оставались тайной за семью печатями.
Он тщательно проверил те два адреса, что дали две кошмарные бабы, личные знакомые создателя лопаты, благодаря чему встретился еще с одной его знакомой. На Селецкой жила некая Анна Бобрек, которая без малейшего сопротивления призналась, что да, она знает пана Бартоша в квадрате — двадцать лет назад он записал ее ответственным квартиросъемщиком этой квартиры. Без всяких рациональных причин, просто так, бесплатно. Ей на тот момент было восемнадцать лет, до этого она воспитывалась в детском доме, а еще двумя годами раньше жизнь показалась ей слишком тяжелой, и она попыталась утопиться. Пан Бартош вытащил ее из воды и привел к себе, именно сюда, на Селецкую. Нет, он с ней не сожительствовал, она не была его любовницей, ничего такого. В этом смысле он был холоден как рыба, зато дал ей возможность окончить школу и получить специальность. Она переплетчик, работает в реставрационной мастерской, где спасает старые книги.
Что касается пана Бартоша, то она уже одиннадцать лет его в глаза не видела и не знает, что с ним происходит.
Комиссар делал все, что мог, чтобы выжать из нее что-нибудь еще, но ничего не помогло. О самой Анне Бобрек он узнал множество всякой всячины, но об этом кошмарном Бартоше — ноль. Для Анны пан Бартош был божеством, почитаемым, как кумир на алтаре, и она никогда в жизни не осмелилась бы задать ему какие-то личные вопросы. Нет, гомосексуалистом он не был… Гомосексуалист сам напросился Возняку на язык, потому что пани Бобрек была поразительно красивой женщиной и если уж Бартош на нее не отреагировал… Нет, что вы, исключено, даже речи о чем-то таком быть не может. Ни одно существо мужского пола, от мальчика до дедушки, никогда не появлялось рядом с паном Бартошем Однако же пан Бартош должен был быть нормальным мужчиной, потому что у него есть сын, один раз Анна сама видела его собственными глазами с этим сыном, так потрясающе на него похожим, что никаких сомнений не оставалось, что это его сын. Анна наткнулась на них на автобусной остановке, но пан Бартош сделал вид, что с нею не знаком, поэтому она тоже притворялась, будто его не знает, а потом, конечно, ни о чем не спрашивала. Жена? Ну, наверное, жена у него была, в любом случае — какая-то женщина, ведь не сам же он этого сына родил.
На Подхорунжих вышло еще хуже. В квартире, которую указала Росчишевская, вот уже пятнадцать лет жил художник-график в расцвете лет, который о пане Бартоше сроду не слышал. Раньше квартира принадлежала его отцу, тот как раз пятнадцать лет назад умер, и сын унаследовал жилье. Раньше он жил с мамой на улице Видок, родители были в разводе. А семнадцать лет назад отца год в стране не было, он работал в Штатах, квартиру кому-то сдавал, но вот кому — теперь это можно узнать разве что на спиритическом сеансе. Мамуля, может, и знала, но года два назад тоже умерла.
Возняк не сдался, впряг своих людей в работу и сам пробежался по соседям. Действительно, несколько человек; весьма преклонного возраста пана Бартоша помнили и вспоминали о нем со слезами на глазах. Вежливый был и дружелюбный, как никто, одной бабуле помог поднести покупки по лестнице, другой замок в дверях починил, третьей так наточил ножницы, что она ими нечаянно провод от утюга перерезала и короткое замыкание устроила: вспышка была ужасная, и треск тоже, но это же нечаянно получилось. Таких добрых людей на свете уже и не сыщешь, а пан Бартош лет десять или одиннадцать как куда-то пропал, и никто о нем ничего не знает.
Ножницы убедили Возняка, что речь идет о разыскиваемом злодее, и он начал верить, что сразу же после своего преступления мерзавец удрал из страны, и всякий след его давно простыл. Преступник мог находиться где угодно. И ведь ни у кого не было его фотографии! В Управлении регистрации граждан такой тип не значился. Возможно, на самом деле его звали совершенно иначе, а настоящие имя и фамилию он тщательно скрывал от людей. А может, его и вовсе не существовало: все режуще-колющие предметы затачивались сами собой, а в парнике на участке лежал самоубийца без головы, зато в обществе грабель и остатков скудной одежды.
Единственной надеждой оставалась голова. Ведь принадлежащее ей лицо должно было как-нибудь выглядеть!
* * *
Когда отчаявшийся комиссар Возняк нанес визит своему начальнику, у Роберта Гурского сидела его племянница, Эва Гурская.
Теперь Эве Гурской было уже не тринадцать лет, а почти двадцать четыре, и ее взгляды на голых мужиков радикально изменились. Не в том смысле, что она затаив дыхание таращилась на мужской стриптиз или упражнения культуристов, но она научилась ценить крепкие мышцы, широкие плечи, накачанный торс, на который так приятно положить голову… и так далее.
Хрупкие и хлипкие юноши перестали ей нравиться.
К дяде на работу она тем не менее пришла не по этому делу. Эва оканчивала юридический факультет и до сих пор не могла решить, что ей нравится больше: прокуратура или полиция. Адвокатура отпала сразу. Преступников она очень не любила, зато Эву манили расследования при ее собственном непосредственном участии. Поэтому она никак не могла сделать выбор, досадуя, что пять лет назад не стала поступать в офицерскую школу в Щитне. Юридический она могла бы окончить и потом, пусть даже заочно, то есть одновременно с офицерской школой, и теперь бы у нее все сложилось как надо. Легче было бы выбирать. Дядя, кажется, именно так в свое время и поступил, вот племянница и пришла посоветоваться.
Возняк же пришел пожаловаться на жизнь, причем уже не в первый раз.
Он едва не разрыдался прямо в дверях, но тут увидел Эву, и рыдания мигом устыдились и сдохли. Эву он, разумеется, знал, все знали племянницу Гурского, она время от времени заходила к дяде, не причиняя никогда никаких хлопот. Если она случайно и слышала какие-то служебные тайны, то никому их не разбалтывала. Поэтому ее считали полностью своей.
— Чума меня забери! — вырвалось у комиссара вместо приветствия. — Этот проходимец смылся или его вообще не существовало!.. Я хотел сказать — добрый день.
— Кому добрый, а кому и нет, — буркнула Эва, поскольку пока не успела услышать от дяди никаких советов.
— Я так понял, что вы нигде не можете его найти? — угадал Гурский, заинтересовавшись таинственной историей.
Возняк пришел в себя.
— Можно? — вежливо спросил он и, не дожидаясь разрешения, уселся на стул — Он просто не существует, скотина такая. Существовал, конечно, но десять лет назад. Никто его не знал, ничего о нем не известно, три бабы признались, что водили с ним шашни, а та, с Селецкой, какая-то подозрительная.
— Почему?
— А скрытная какая-то. Только сейчас призналась. Насчет четвертой.
— Что «насчет четвертой»? Какой четвертой? Четверти?
— Нет. Бабы.
— Анджейчик, сосредоточься и говори, как человек, а то я и тебя подозревать начну!
