— Не сердись, — прервал он меня. — Разве я чем-то огорчил тебя? Я говорю все это лишь потому, что я честный человек. Ты заслуживаешь лучшего отношения к себе. У меня куча различных жизненных планов, и все это не может оставаться недоделанным… Кроме того, я никогда не одобрял двойную мораль и всегда старался избегать каких-либо посторонних течений, которые могли бы нарушить мое существование. Видишь ли, Розалинда, я не выбирал, как мне жить. Так сложились обстоятельства… Вероятно, я говорю загадками, — добавил он. — Я и не жду от тебя понимания. Возможно, однажды я объясню тебе… все. Но только не сейчас.
Он считал, что изъясняется загадками, но догадаться, что он имеет в виду, не составляло особого труда. Его жена Марион и дочь Роберта были именно теми обстоятельствами, которые сложились против его воли. Я также поняла и другое, то, что ощущала с самого начала: его чувства ко мне не были столь же сильны, как мои к нему. Но позже он признался, что на самом деле в его жизни я стала потрясением, которого он никак не планировал и не ждал. С моим появлением он стал другим человеком. Просто он изо всех сил старался держаться…
Я сказала:
— Не нужно мне ничего объяснять, если тебе не хочется об этом говорить. Думаю… я вряд ли пойму то, что ты скажешь.
Он положил руки мне на плечи и посмотрел в мои глаза.
— Я очень люблю мою Берту, очень, Розалинда. Я просто обязан провести с ней каникулы. Она так нуждается во мне.
— Разумеется, — сказала я, чувствуя, что вот-вот задохнусь от своих собственных слов. — Я понимаю, что ты тоже нуждаешься в ней. Она, без сомнения, делает тебя счастливым…
— Да, ты права, Розалинда. Все так и есть. Но пойми, она всего лишь ребенок, а ребенок не может заменить мужчине все остальное в жизни. Полагаю, ты очень хорошо понимаешь это.
— Да, я понимаю это, очень хорошо понимаю, — прошептала я в ответ.
— Именно поэтому твоя дружба, твое расположение, понимание для меня так важны. Я очень благодарен тебе за все, Розалинда.
Я быстро сказала ему то, что так давно уже хотела:
— Знаешь, Ричард, с твоим появлением моя жизнь полностью изменилась. Она стала такой… невероятной, такой чудесной.
— Я рад, я очень рад этому, — сказал он. — Надеюсь, когда я позвоню тебе через три недели, ты не передумаешь сходить куда-нибудь со мной. Но я не знаю, имею ли я право предлагать тебе это? Имею ли я право наслаждаться твоей дружбой?
Я снова почувствовала, как меня охватывает отчаяние.
— Но почему же нет? Почему? Ведь нам же так хорошо вместе, и это никому не мешает… — Я почувствовала, что мои глаза наполняются слезами, мое тело начинает бить дрожь.
Ричард продолжал неподвижно стоять и смотреть на меня. В его глазах сквозило беспокойство. Затем он сказал:
— Послушай, дорогая, как бы то ни было, я все равно чувствую себя не вправе пользоваться твоим расположением и занимать твое время. И к тому же мне кажется, что наша дружба… немного опасна.
Мое сердце болезненно сжалось. С каким-то ужасом и одновременно восторгом я отчетливо поняла, что «опасность» заключалась в том, что он испытывал ко мне гораздо более глубокие чувства, чем мне казалось.
Его руки продолжали лежать у меня на плечах. Он был так близко от меня, что я могла рассмотреть маленькие зеленоватые крапинки в его карих глазах. Я никогда не видела таких глаз, как у Ричарда. Я пыталась усилием воли заставить себя не дрожать. Но от Ричарда невозможно было что-то скрыть.
— Почему ты дрожишь, Розалинда? — быстро спросил он.
А потом случилось неизбежное, то, что и должно было случиться. Ричард сделал ко мне шаг и порывисто обнял меня. Я была в его объятиях. Я, которая даже и не смела думать об этом, но всегда так этого хотела. Его теплые руки гладили мою спину, затем он медленно провел ладонью по моей голове, его пальцы погрузились в мои волосы. Он поцеловал меня.
Мы были открыты друг для друга в эту минуту настолько, насколько только могут быть открыты друг для друга мужчина и женщина. Я прижалась к Ричарду всем телом. Сейчас, на эти несколько секунд, он был только моим, а я его. Не существовало никакой жены, никакого ребенка. Он был мой. Об этом мне говорили его губы, дышавшие отчаянной страстью. И я со всей страстью, которую он разбудил во мне, отдалась этому поцелую.
Все это копилось во мне те два месяца, в течение которых мы с ним встречались. Наконец-то я не воспринимала его только как очаровательного доброго друга, а он больше не видел во мне только свою протеже. Я стала женщиной — женщиной, которую он любил. А он — мужчиной, которого любила я.
Когда наконец он отпустил меня, я едва держалась на ногах, мое сердце стучало в груди как молот, лицо приобрело смертельную бледность, а глаза расширились. И лишь одно слово вырвалось у меня:
— Ричард!
Его руки безвольно свисали по бокам. Лицо побледнело. Затем он слегка качнулся. Похоже, он сам не ожидал от себя такого всплеска чувств. Покачав головой, Ричард проговорил:
— О нет, нет!
— Но почему «нет»! — прошептала я, прижимая руки к груди.
— Нет, — повторил он. — Розалинда это не должно случиться.
Эти слова Ричард прошептал так отчаянно, с таким испугом, что я мгновенно пришла в себя. Затем он протянул ко мне руку и с силой сжал мою кисть.
— Нет, дорогая. Нет, нет! — вновь и вновь повторял он, словно пытался словами стереть из памяти вкус моих губ и тепло, и страсть моего тела. Потом он вдруг назвал меня Роза-Линда. — Нет, Роза-Линда, — его голос дрожал и сделался чуть хрипловатым, — ты слишком молода, слишком благородна, щедра. Я не могу пользоваться всем этим. Мы не должны больше никогда делать это снова.
— Мы не должны? — эхом повторила я и почувствовала, как жизнь покидает мое тело.
Его рука резко взметнулась ко лбу.
— Мне пора, — пробормотал он. — Уже поздно. Прости, дорогая. Я должен идти.
То, что я чувствовала, трудно передать словами: смятение, испуг, восторг, страх потерять его. Снова защипало глаза, я чувствовала, как между сомкнутыми веками застыли слезы. Я едва сдерживалась, чтобы не зарыдать. Но вместо этого сказала:
— Да, полагаю, ты прав…
Его лицо по-прежнему было очень бледным. Он взял шляпу и перчатки, покрутил их в руках. Затем вдруг резко бросил их обратно на стол, подошел ко мне и взял меня за руки.
— Роза-Линда, моя дорогая, — сказал он, — я хочу, чтобы ты знала кое-что. Я не знаю, правильно ли это или нет. Ты дала мне за эти два месяца столько, сколько не смогла дать ни одна женщина за всю мою жизнь. Я снова поверил в то, что существуют душевная щедрость, благородство, любовь. Ты дала мне дружбу, которую мне не в состоянии был дать даже мой обожаемый ребенок. Я помню каждую минуту, проведенную с тобой, и я хочу, чтобы все продолжалось. Но если… если наши чувства… перестают нам повиноваться, мы не можем… не можем…
