– Муравьи?
– Во всем районе. Они из Египта, называются фараоновы муравьи. Маленькие коричневые пидарасы. Плодятся в трубах центрального отопления, видите ли, и таким манером пролезают во все квартиры. Все заполонили.
Такая невероятная экзотика (муравьи из Египта?) поразила Элен своей забавностью, но она ничего не сказала. Анни-Мари выглянула из кухонного окна в задний двор.
– Вы должны сказать им, – произнесла она, хотя Элен не знала, кому в точности поручается ей рассказать, – скажите им, что простые люди больше не могут даже ходить по улицам.
– Неужели на самом деле все так плохо? – спросила Элен, поистине уставшая от этого перечня неудач.
Анни-Мари отвернулась от раковины и сурово посмотрела на нее.
– У нас здесь случаются убийства, – сказала она.
– В самом деле?
– Этим летом было одно. Старик из Раскина. Это прямо по соседству. Я его не знала, но он дружил с соседской сестрой. Забыла, как его звали.
– И его убили?
– Порезали на куски прямо в собственной гостиной. Его нашли почти через неделю.
– А что же соседи? Они не заметили его отсутствия?
Анни-Мари пожала плечами, словно самое главное – об убийстве и человеческом одиночестве – рассказано и больше расспрашивать не о чем. Но Элен настаивала.
– Мне кажется это странным, – сказала она.
Анни-Мари включила наполненный чайник.
– Бывает и так", – произнесла она, застыв.
– Я не говорю, что этого не было, я просто...
– Ему глаза выкололи, – сказала Анни-Мари, прежде чем Элен снова выразила сомнение.
Элен содрогнулась.
– Нет, – беззвучно прошептала она.
– Это правда, – сказала Анни-Мари. – И это не все, что с ним произвели. – Она для эффекта сделала паузу, затем продолжила: – Вы думаете, кто же способен на такое? Правда ведь? Думаете?
Элен кивнула. Она именно об этом и думала.
– Хотя бы виновного нашли?
Анни-Мари хмыкнула с пренебрежением.
– Полиции наплевать, что здесь творится. Они стараются насколько возможно держаться подальше от этого места. Когда они вправду патрулируют, они забирают детей, которые напились, и тому подобное. Видите ли, они боятся. Вот почему и держатся в стороне.
– Боятся убийцы?
– Может быть, – ответила Анни-Мари. – Опять же, у него есть крюк.
– Крюк?
– У человека, что это сделал. У него есть крюк, как у Джека-Жнеца.
Элен не разбиралась в убийствах, но была уверена: то, что делал своим крюком Жнец, вовсе не заслуживает похвалы. Однако подвергать сомнению правдоподобие истории Анни-Мари казалось занятием неблагодарным, хотя про себя Элен размышляла, что из этого – выколотые глаза, гниющее в квартире тело, крюк – прибавлено для полноты сюжета. Даже самые добросовестные рассказчики изредка испытывают искушение что-то приукрасить.
Анни-Мари налила себе еще чашку чаю и потянулась к чашке Элен.
– Нет, спасибо, – сказала та. – Я действительно пойду.
– Вы замужем? – спросила Анни-Мари неожиданно.
– Да. За лектором из университета.
– Как его зовут?
– Тревор.
Анни-Мари положила себе в чашку две полные ложки сахару.
– Вы вернетесь? – спросила она.
– Да. Надеюсь. На этой неделе. Я хочу сделать несколько снимков в доме, что на другом конце двора.
– Хорошо. Заходите.
– Зайду. И спасибо вам за помощь.
– Тогда отлично, – ответила Анни-Мари. – Вы должны рассказать кое-кому, так ведь?
* * *
– По-видимому, у человека вместо руки крюк.
Тревор оторвал взгляд от своей тарелки с tagliatelle con proscuitto.
– Прости, как?..
Элен изо всех сил старалась пересказать историю, не окрашивая рассказ субъективными чувствами. Ее интересовало, что из этого сотворит Тревор. Но если она хоть как-то выразит собственную заинтересованность, Тревор в силу своего скверного характера инстинктивно займет противоположную позицию.
– У него есть крюк, – ровным голосом повторила она.
Тревор положил вилку и потянул себя за нос, пофыркивая.
– Ничего об этом не читал, – сказал он.
– Ты не заглядываешь в местные газеты, – возразила Элен. – Никто не заглядывает. Может, этого никогда не делает ни один представитель нации.
– Пожилой Человек Убит Маньяком с Рукой-Крюком, – произнес Тревор, смакуя гиперболу. – Кажется, годится для новостей. Когда предположительно все произошло?
– В течение прошлого лета. Может быть, когда мы были в Ирландии.
– Быть может, – сказал Тревор, вновь берясь за вилку. Нацеленные на еду блестящие линзы его очков, скрывая глаза, отражали тарелку с макаронами и нарезанную ветчину.
– Почему ты говоришь – быть может? —поддела его Элен.
– Это звучит не совсем верно, – сказал он. – По правде, это звучит чертовски нелепо.
– Ты не веришь? – спросила Элен.
Тревор поднял взгляд от тарелки, языком слизнул крошку tagliatelleв углу рта. Лицо его приняло свойственное ему уклончивое выражение – без сомнения, такое лицо он делал, когда слушал своих студентов.
– Ты веришь? – спросил он Элен. Это было его излюбленное средство, чтобы выиграть время, еще один семинарский фокус – вопрос спрашивающему.
– Не полностью, – ответила Элен, слишком озабоченная поиском хоть какой-то опоры в море сомнений, чтобы терять силы, выигрывая баллы.
– Хорошо, забудь рассказанное, – произнес Тревор, прерывая процесс еды, чтобы выпить еще один стакан красного вина. – А как насчет рассказчицы? Ей ты веришь?
Элен представила искреннее выражение на лице Анни-Мари, когда она рассказывала о смерти старика.
– Да, – сказала она. – Да. Я бы, думаю, поняла, если бы мне лгали.
– В любом случае, почему так важно, лжет она или нет? Какого хрена, что нам до этого дела?
Это был резонный вопрос, даже заданный с раздражением. Почему же это действительноважно? Было ли так оттого, что она хотела, чтобы худшие ощущения, оставшиеся от Спектор-стрит, оказались ложными? Потому что район был грязным, отчаявшимся, замусоренным, где нежелательных и неудачливых людей прятали от глаз общественности – все это было – все это было гуманистической банальщиной, и Элен принимала это как неприятную социальную реальность. Но в рассказе об убийстве старика и об издевательствах над ним таилось нечто другое. Вид насильственной смерти, однажды посетивший, отказывался ее оставить.
