Вскоре появляются Уолтер с Дамкой. На Уолтере клоунский наряд: бесформенный белый костюм в разноцветный горошек, елизаветинский гофрированный воротник и треугольная шляпа. Он вытирает лоб какой-то тряпкой.
— Что это, черт возьми, было? — вопрошает он, подойдя ко мне так близко, что его огромные красные туфли упираются мне прямо в нос.
— Ты о чем? — спрашиваю я.
— О представлении! Так надо? Это был такой номер?
— Нет.
— Вот те на! — говорит он. — Вот те на! Тогда, надо сказать, им крупно повезло. Марлена — просто чудо. Но ты ведь и так знал, а? — он прищелкивает языком и наклоняется, чтобы похлопать меня по плечу.
— Перестань! — отмахиваюсь я.
— А что такого? — продолжает Уолтер, весь воплощенная невинность.
— Зря смеешься. Марлене плохо, понял?
Он растерянно ухмыляется.
— Ох. Ты это, дружище. Прости. Не знал. Надеюсь, все будет в порядке?
— Пока не знаю. Послали за врачом.
— Вот черт. Я не хотел, Якоб. Вот те крест, не хотел. — Он поворачивается к двери и набирает полные легкие воздуха. — Но больше всего я бы не хотел оказаться на месте слона. Вот кому не поздоровится!
Я медлю.
— Уже. Уже, Уолтер. Поверь.
Уолтер выглядывает наружу.
— Ну да, ну да, — говорит он и, уперев руки в боки, осматривает площадь. — Ну да, ну да. Кто бы сомневался.
Я не выхожу из вагона ни к обеду, ни во время вечернего представления. Боюсь, что стоит мне увидеть Августа — и я его прикончу.
Ненавижу. Ненавижу за то, что он так жесток. Ненавижу за то, что ему обязан. Ненавижу, за то, что влюблен в его жену — да, по правде сказать, и в слониху. Но больше всего мне ненавистно то, что я оставил обеих в беде. Не знаю, хватит ли у слонихи ума связать меня и наказание, задуматься, почему я ее не спас, но у меня-то хватит.
— Разбила пятки, — говорит мне Уолтер, вернувшись. — Эй, Дамка, aп! Ап!
— Что-что? — бормочу я. С тех пор, как он ушел, я не сдвинулся с места.
— Марлена разбила пятки. Вышла из строя на неделю-другую. Думал, тебе интересно.
— Да. Спасибо, — отвечаю я.
Он присаживается на раскладушку и смотрит на меня долгим взглядом.
— Ну, так и что у тебя с Августом, в конце-то концов?
— То есть?
— Вы, кажется, как-то повязаны?
Я с некоторым усилием сажусь, прислоняюсь к стене и наконец отвечаю:
— Ненавижу этого ублюдка.
— Ха! — хмыкает Уолтер. — Ну, стало быть, хоть немного ты соображаешь. А зачем тогда проводишь с ними все свое время?
Я молчу.
— Ой, прости. Я и забыл.
— Ты ничего не понял, — отвечаю я, поднимаясь.
— Да ну?
— Он мой босс, и у меня нет выбора.
— Верно. Хотя, по-моему, тут замешана женщина. И ты об этом знаешь не хуже меня.
Я вскидываю голову и испепеляю его взором.
— Ладно-ладно, — он поднимает руки вверх, словно сдаваясь. — Уже заткнулся. Ты и сам понимаешь, что к чему. — Он отворачивается и роется в своем ящике. — На вот, — протягивает он мне эротический комикс. — Это тебе, конечно, не Марлена, но все же лучше, чем ничего.
Когда он отворачивается, я пролистываю книжечку. Несмотря на недвусмысленные, даже преувеличенно откровенные картинки, я не нахожу в себе ни капли интереса к тому, как мистер Главный Режиссер оприходует по полной программе тощую будущую звезду с лошадиным лицом.
ГЛАВА 13
Я моргаю часто-часто, пытаясь понять, где нахожусь. Ага, это тощая сиделка с лошадиным лицом уронила где-то в конце вестибюля поднос с едой и разбудила меня. Я и не заметил, что задремал, но так теперь бывает сплошь и рядом. Я теряюсь во времени и в пространстве. То ли это уже старческий маразм, то ли мой разум просто борется с полным отсутствием духовной пищи.
Сиделка садится на корточки и собирает разбросанную еду. Я ее не люблю — она вечно не дает мне ходить. Похоже, я ее уж очень нервирую тем, что нестойко держусь на ногах, ведь даже доктор Рашид признает, что ходить мне полезно, особенно когда я не перенапрягаюсь и не застреваю на полпути.
Мое кресло стоит в вестибюле рядом с дверью, но до прихода родственников еще несколько часов, и я решаю посмотреть в окошко.
Можно было бы, конечно, просто позвать сиделку. Но разве это интересно?
Я сдвигаюсь к краю сиденья и тянусь к ходункам.
Раз, два, три…
Передо мной возникает ее бледное лицо.
— Мистер Янковский, вам что-то нужно?
Эх. Чуть-чуть не успел.
— Да так, просто хотел посмотреть в окно, — отвечаю я, делая вид, что удивлен.
— Тогда садитесь поудобнее, а я вас отвезу, — говорит она, опуская руки на поручни моего кресла.
— Что ж, спасибо. Очень мило с вашей стороны, — говорю я и откидываюсь в кресле, поставив ноги на подножку и положив руки на колени.
Сиделка выглядит обескуражено. Вот это удар! Она распрямляется и ждет — видимо, подозревая, что я попытаюсь удрать. Я мило улыбаюсь и смотрю на окно в конце вестибюля. Наконец она заходит мне за спину и берется за поручни.
— Признаться, я несколько удивлена, мистер Янковский. Обычно вы… ну… весьма непреклонны, когда дело касается ходьбы.
— Я и сейчас не прочь пройтись. А согласился только потому, что у окна нет стульев. Почему, кстати?
— Потому что там не на что смотреть, мистер Янковский.
— А цирк?
— Ну, в эти выходные — да. Но обычно там только автостоянка.
— А что если я хочу посмотреть на автостоянку?
— Вот сейчас и посмотрите, — отвечает она, подвозя мое кресло к окну.
Я хмурю брови. Она просто обязана была начать со мной спорить! Почему она со мной не спорит? Ах да, понятно почему. Я для нее просто-напросто дряхлый старик. Нельзя волновать здешних обитателей, особенно этого старого Янковского. А то швырнет в вас желе, а потом скажет, что он случайно.
Она уходит.
— Эй, — окликаю ее я, — а где мои ходунки?
— Просто позовите меня, и я отвезу вас обратно.
— Нет, я хочу ходунки. Ходунки должны быть всегда под рукой. Принесите ходунки.
— Мистер Янковский… — начинает сиделка, скрещивая руки на груди и глубоко вздыхая.
Из бокового вестибюля, словно ангел небесный, появляется Розмари.
— В чем дело? — спрашивает она, переводя взгляд с меня на девушку с лошадиным лицом и обратно.
