— Возможно.
Она вновь возводит очи горе.
— Ну ладно, вы правы, — нехотя говорю я. — Так лучше, чем сидеть одному.
ГЛАВА 14
Уже шесть дней прошло с тех пор, как Марлена повредила ноги, но ее до сих пор не видно. Август тоже больше не приходит обедать на кухню, так что я сижу за столом один как перст. Когда я натыкаюсь на него во время обхода в зверинце, он вежлив, но отчужден.
Что касается Рози, то ее в каждом новом городе возят во время циркового парада в фургоне для бегемота, а потом показывают в зверинце. Она научилась переходить за Августом из слоновьего вагона в зверинец, а он, в свою очередь, перестал лупить ее почем зря. Она трусит рядом с ним, он же ведет ее, загнав ей поглубже крюк под переднюю ногу. В зверинце она стоит за веревочным заграждением, очаровывая толпу и принимая угощение. Дядюшка Эл не говорит ничего определенного, но, судя по всему, пока больше не собирается вводить номер со слоном.
Чем дальше, тем больше я беспокоюсь о Марлене. Каждый божий день, подходя к кухне, я надеюсь, что мы с ней наконец увидимся. И сердце сжимается всякий раз, когда ее там вновь не оказывается.
Еще один долгий день где-то у черта на куличках подходит к концу — когда катишься по железной дороге, все города на одно лицо — и Передовой отряд готовится отчаливать. Я валяюсь на постели, почитывая «Отелло», а Уолтер на своей раскладушке читает Вордсворта. Рядом с ним примостилась Дамка.
Вдруг она поднимает голову и рычит. Мы с Уолтером тут же вскакиваем.
В дверном проеме показывается большая лысая голова Графа.
— Док! — зовет он меня. — Эй, Док!
— Привет, Граф. Чем могу служить?
— Нужна твоя помощь.
— Без вопросов. В чем дело? — я откладываю книгу в сторону и оглядываюсь на Уолтера, который с трудом прижимает к себе извивающуюся Дамку. Она все еще порыкивает.
— У нас там Верблюд занемог, — шепотом говорит Граф. — Плохо ему.
— Плохо с чем?
— С ногами. Совсем не слушаются. Он их вроде как роняет. И руки не лучше.
— Он пил?
— Сейчас — нет. Но разницы никакой.
— Вот черт. Граф, ему нужно показаться врачу.
Граф морщит лоб:
— Так я для того и пришел.
— Граф, я не врач.
— Ты же лечишь зверей?
— Ну, это совсем другое дело.
Я оглядываюсь на Уолтера, но тот делает вид, что увлечен чтением.
Граф выжидательно моргает, глядя на меня в упор.
— Послушайте, — произношу наконец я. — Если ему плохо, давайте я поговорю с Августом или с Дядюшкой Элом, чтобы в Дубьюке вызвали врача.
— Они не станут вызывать ему врача.
— Почему?
Граф выпрямляется, пылая праведным гневом.
— Вот черт! Ты что, совсем ничего не понимаешь?
— Но ведь если у него и в самом деле что-то серьезное, они наверняка…
— Сбросят его с поезда, и все дела! — решительно заканчивает за меня Граф. — Вот если бы он был зверем…
Я тут же понимаю, что он прав.
— Ладно. Я сам вызову ему врача.
— Как? У тебя есть деньги?
— Ну… ну, нет, — ошарашено отвечаю я. — А у него?
— Будь у него деньги, разве стал бы он лакать джейк и сухой спирт? Ну, пойдем, хотя бы глянешь. Старик же из кожи вон лез, чтобы тебя выручить.
— Знаю, Граф, знаю, — быстро отвечаю я. — Вот только не понимаю, чем могу помочь.
— Ты же врач. Хотя бы глянешь.
Вдали слышится свисток.
— Пойдем, — говорит Граф. — Через пять минут отправляемся.
Мы идем в вагон, где едет шапито. Все до единой лошади уже на местах, а рабочие Передового отряда вовсю поднимают сходни, забираются в вагоны и закрывают двери.
— Эй, Верблюд! — кричит в открытую дверь Граф. — Я привел тебе Дока.
— Якоб? — доносится изнутри хриплый голос.
Я вскакиваю в вагон и, попривыкнув к темноте, различаю в углу Верблюда, привалившегося к груде мешков с кормом. Подойдя, я опускаюсь перед ним на колени:
— Что случилось, Верблюд?
— Кто ж его разберет, Якоб. Проснулся я пару дней назад и понял, что ноги меня совсем не слушаются. Что-то я их даже толком не чувствую.
— А ходить можете?
— Чуть-чуть. Вот только колени приходится задирать высоко, а то ноги как ватные. — Голос его опускается до шепота. — Но это не все, знаешь ли, — продолжает он. — Кое-что еще у меня не в порядке.
— Что еще?
Глаза его расширяются от страха.
— Ну, по мужской части. Ничего не чувствую… ну, спереди.
Поезд медленно трогается и покачивается, пока натягиваются сцепки.
— Отправляемся. Давай-ка выходи, — командует Граф, похлопывая меня по плечу. Он подходит к двери и манит меня к себе.
— Я проеду этот перегон с вами, — протестую я.
— Нельзя.
— Почему?
— Если кто прознает, что ты якшаешься с рабочими, то тебя — хотя скорее их — отсюда сбросят.
— Черт возьми, Граф, разве ты не из охраны? Скажи им, чтобы держали язык за зубами.
— Я еду в основном составе. Это участок Черныша, — манит он меня все настойчивей. — А ну, пошел!
Я смотрю в глаза Верблюду. В них читается страх, даже мольба.
— Мне нужно идти, — говорю я, — но в Дубьюке я вернусь. Все будет в порядке. Вызовем вам врача.
— Денег-то у меня нет.
— Ничего, разберемся.
— А ну, пошел отсюда! — кричит Граф.
Я кладу старику руку на плечо.
— Что-нибудь обязательно придумаем. Договорились?
Верблюд моргает слезящимися глазами.
— Договорились?
Он кивает. Всего один раз.
Я поднимаюсь с колен и шагаю к выходу.
— Вот те на! — пейзаж проносится мимо с такой скоростью, что я не верю своим глазам. — А поезд-то разгоняется куда быстрей, чем я думал.
— И дальше будет в том же духе, — добавляет Граф, кладя квадратную ладонь мне на шею и выпихивая меня из вагона.
— Что за черт! — ору я, размахивая руками, словно ветряная мельница. Ударившись о насыпь, я переворачиваюсь на бок. Рядом со мной плюхается еще одно тело.
— Ну что, убедился? — говорит Граф, поднимаясь и отряхивая зад. — Говорил же я тебе, плохо ему.
Я пялюсь на него в изумлении.
— В чем дело-то? — озадаченно спрашивает он.
