Питер ожидал подобной реакции и был к ней готов.
— Я хочу отдать ей дань уважения, — возразил он, изо всех сил стараясь быть вежливым.
Ведь эта женщина горевала о погибшей дочери.
— Догадываюсь, зачем ты явился, — сказала Сьюзет, придерживая дверь рукой. — Я только что лишилась одной дочери и не хочу потерять вторую.
— Послушайте…
— Она — все, что у меня осталось, — сказала Сьюзет. — А ты ничего не можешь ей предложить.
Питер прекрасно знал, что она права, что Валери заслуживает лучшего. Но не мог отказаться от нее.
— У меня есть ремесло. Я занимаюсь тем же, чем и ваш муж.
— Да, и уж кому, как не мне, знать, сколько зарабатывают дровосеки.
Питер хотел было возразить, но Сьюзет его остановила:
— Генри Лазар — это ее единственная надежда на обеспеченную жизнь.
Питер заглянул в полные страдания глаза Сьюзет; ее слова проникли в самую глубь его души. Он действительно не мог предложить Валери достойное будущее…
— И если ты вправду любишь мою дочь, — продолжала Сьюзет надломившимся голосом, — то уйдешь и оставишь ее в покое.
Они долго смотрели друг на друга, и в глазах у обоих отражались противоречивые чувства. Питер сдался первым. Он отступил, гневаясь на Сьюзет за то, что она его прогоняла, и на себя — за то, что вполне ее понимал.
Сьюзет вернулась в дом, захлопнула дверь и прижалась к ней спиной. Надо сказать гостям, что это заходил один из приезжих рабочих, чтобы выразить соболезнования.
Спускаясь по лестнице, Питер вдруг осознал: кроме боли и разочарования в его душе затаилось еще и нечто такое, что придавало ему сил.
Ведь он человек, имеющий твердые убеждения. Он верит в некую ценность, которая навсегда стала для него священной.
Ничто и никогда прежде не обладало для него такой ценностью.
10
Питер шагал через притихшее село, придавленный снегопадом и горем, ощутимо повисшим в воздухе. Мужчины собрались в таверне, женщины продолжали оплакивать погибшую. Доггерхорн стал почти прекрасным в необъятной тишине.
Войдя в таверну с черного хода, Питер увидел, что с огромного канделябра точно так же, как и много лет назад, стекает воск, строя все тот же причудливый замок на полу. Никто не потрудился убрать натеки, и уж в последнюю очередь об этом стала бы заботиться Маргарита: у нее и без того хватало дел.
Глядя на широченные клепки, стянутые ржавыми обручами, Питер вспомнил, как однажды они с Валери весь день просидели в такой бочке. Интересно, помнит ли она?
Неслышно идя вдоль стены, Питер уловил слова отца Августа:
— Я отправил письмо с просьбой о помощи.
Местный священник напоминал одуванчик, что тянется к солнцу: прямой и целеустремленный, но при этом тонкий и хрупкий. Староста внимательно смотрел ему в лицо, ждал продолжения и при этом грыз только что очищенную луковицу.
— Я имею в виду служителя церкви, который стоит ближе к Богу, чем я, — продолжал святой отец.
Отец Август носил на шее, на простой цепочке, пузырек со святой водой — оберег от зла. И сейчас он сжал склянку в кулаке, как будто это могло приблизить его к предмету поклонения.
— Я говорю об отце Соломоне, — тихо пояснил он.
В таверне воцарилась тишина. Отец Соломон… Легендарная личность, не просто священник, а прославленный охотник на оборотней, который уничтожал таких тварей по всему королевству. Отец Соломон был находчив, храбр и опытен, и ему ничего не стоило остановить зло. Странствующие торговцы утверждали, что он путешествует в сопровождении небольшой армии, набранной в Испании, Северной Африке и на Дальнем Востоке.
— Но кто дал тебе право звать его сюда? — Рив грозно подался к священнику.
— Господь. Он обладает высшей властью.
— Ты думаешь только о будущей жизни, — прорычал староста, закатывая рукава. — А мне приходится подумать об этой.
— Но наш Господь…
Адриен резко оттолкнул стул, поднимаясь на ноги.
— Это внутреннее дело нашего села, — решительно произнес он. — Мы сами убьем зверя.
Староста кивнул и снова откусил от луковицы.
Сезар вдруг со свистом выдохнул, как будто хватил чего-то горячего и пытается остудить рот. Селяне сочувственно повернулись к нему — ведь у этого человека только что погибла дочь. Сезар одобрительно кивнул Адриену.
— Отец Соломон лишит нас возможности отомстить, — продолжал кузнец.
— Я тебя понимаю, такая утрата… — Отец Август умоляюще посмотрел на Сезара.
Адриен широким шагом подошел к барной стойке и прислонился к ней спиной.
— Мы здесь собрались, чтобы исправить ошибку, — заявил он во всеуслышание. — Сегодня мы едины; сегодня мы говорим, что готовы бороться. Не только ради того, чтобы отомстить за прошлое, но и ради того, чтобы изменить будущее! Надо показать твари: нам неугодно жить в вечном страхе!
— Но возможно, отец Август прав, — задумчиво заговорил Генри, поднимаясь со скамьи, — не стоит пороть горячку.
Питер, стоявший в дальнем углу таверны, с трудом удержался от смеха. Генри вцепился обеими руками в край стола, как будто нуждатся в опоре.
Адриен повернулся к Генри и окатил его испепеляющим взглядом.
— А может быть, сынок, — тихо сказал он, — это тебе не стоит праздновать труса?
Генри судорожно вздохнул.
— Ты что, действительно хочешь поохотиться на Волка? — Он ответил Адриену презрительным взглядом. — Ладно, хорошо. Давай попробуем.
Староста, приземистый и широкоплечий, с кулаками как чугунные горшки, яростно грохнул по столу своей кружкой.
— Мы и так слишком долго терпели, а теперь хотим вернуть себе свободу! — призывно крикнул он, окидывая взглядом посетителей таверны.
И, выхватив из-за пояса серебряный кинжал, воткнул его в столешницу.
Мужчины вскинули кулаки, одобрительно крича.
— Расправимся наконец с этой чертовой нечистью! — заорал староста.
— Я за это выпью, — решил Сезар, быстро переливая в глотку то, что оставалось в его кружке.
Близилась ночь, и мужчины решили, что лучше взяться за дело не откладывая. Они потянулись к выходу.
Отец Август бормотал им вслед:
— Постойте! Постойте! Мы должны дождаться отца Соломона!
Но его робкие увещевания потерялись в хоре грубых голосов и стуке кружек.
Сезар, задержавшийся, чтобы напоследок еще раз наполнить свою кружку, вылил ее содержимое на голову отца Августа, заставив священника умолкнуть.
* * *
