— Как сквозь землю провалился, — ответила Маргарита, прежде чем тоже уйти.
Валери была уязвлена. Ведь Роксана знает, что подруга всегда заботилась о Клоде, заступалась за него, причем больше не находилось желающих это делать. Чем же объяснить такое отчуждение? Валери задумалась, глядя в темную глубину колодца. Может быть, Роксана испытывает неловкость из-за того, что Валери видела ее страх?
А может, дело в том, что Волк выбрал не ее?
В уме у Валери шевельнулось что-то злобное. Неужели Роксана завидует?
Подбежал пес одного из дровосеков, и девушка присела на корточки, чтобы погладить его. Слава богу, нашлась хоть одна живая душа, которая не боится Валери и верит, что она добрая и хорошая… Но в глазах собаки вдруг появился страх, и она прянула в сторону. Девушка не вставала, ждала, но пес убежал, поджав хвост, оборачиваясь лишь для того, чтобы гавкнуть. Как будто в Валери затаилась неведомая угроза.
Но Валери действительно была уже не той, что прежде. Какая-то часть ее души крошилась и осыпалась, как подточенный морем утес.
* * *
Она все еще стояла у колодца, придерживаясь за покосившийся навес, когда на нее упала чья-то тень. Сердце сжалось в тугой комок.
Это был Генри, совершенно не похожий на себя. Глаза стали темными и холодными, как пустые комнаты.
— Я разрываю помолвку. — Голос Генри гулко отдался в колодце.
— Разрываешь?.. — Валери не знала, что и сказать.
— Да, — кивнул Генри, медленно моргая, как будто это помогало ему утвердиться в решении. — Я видел тебя с Питером.
— Где ты нас видел?
— В амбаре.
Слова Генри постепенно проникали в сознание Валери, неторопливо рождая страх. По глазам молодого кузнеца она поняла, какие мысли его обуревают.
«Очень жестокую шутку сыграла с тобой судьба. — Валери была поражена силой его чувств. — Так долго любить девушку, но не домогаться ее, уважать ее стремление к независимости… Просто стоять в стороне и ждать своего часа… И вдруг откуда ни возьмись является чужак и играючи получает то, о чем ты мечтал. Просто приходит и берет, не думая о счастье своей избранницы…»
Легко было представить, какую ненависть испытывает Генри к тому, кого винит в своей самой горькой потере.
«Ах, если бы Люси была жива… и он полюбил бы ее, а не меня…»
— Я больше не претендую на твои руку и сердце, — продолжал Генри, не потребовав от Валери никаких объяснений; он до конца оставался благородным человеком.
Но сердце Валери почему-то болезненно дрогнуло. И ей снова захотелось спрятать лицо на его груди, захотелось принять защиту, которую он предлагал. Хватит с нее опасностей, бед и страстей. Валери злилась на себя: ну почему она не любит Генри?!
— Ты не хочешь быть со мной. Я это понимаю.
Его откровенность причиняла самую настоящую боль. Не зная, что и сказать, Валери повозилась с застежкой браслета, сняла его и отдала Генри.
— Мне очень жаль… — услышала она свой голос, не выражающий ничего.
Но никакие слова не утешили бы Генри.
Он повернулся и ушел. А Валери, стоя в лучах молчаливого полуденного солнца, чувствовала на себе всю тяжесть его горьких слов. Внутри у нее разгорался огонь стыда, потрескивал и пылал под ребрами, не погасишь его — сожжет дотла.
Валери стряхнула с красного плаща снег и пошла на крики, донесшиеся вдруг со стороны амбара. Она шагала вместе с быстро растущей толпой, радуясь тому, что односельчанам до нее сейчас нет дела. Днем амбар выглядел совсем по-другому. Сквозь щели в стенах и окна под крышей проникали солнечные лучи, освещая паутину между потолочными балками и подпиравшими их брусьями. Отец Август стоял там рядом с отцом Соломоном и его вооруженными людьми. Валери посмотрела наверх, куда уже были устремлены все остальные взгляды… и увидела Клода.
Он был жив. Но дрожал всем телом, скорчившись под стропилом, и часто отмахивался, как будто его кусали невидимые насекомые. Юноша выглядел насмерть перепуганным… или одержимым? Один из солдат отца Соломона поднял свой арбалет.
Роксана пронзительно завизжала и бросилась к стрелку, но ее перехватили и отшвырнули прочь другие воины.
— Ne conjugare nobiscum
[1], — нараспев произнес арбалетчик.
* * *
Валери протолкалась сквозь толпу и встала рядом с Роксаной.
— Я видела его на празднике, — сказала она, пытаясь поймать взгляд отца Соломона. — Это был не он. Это не может быть он. Клод — не Волк!
— Хочу его допросить, — сказал отец Соломон, обращаясь к солдатам и не уделяя никакого внимания Валери. — Вы только посмотрите, как он корчится!
В словах отца Соломона, безусловно, что-то было. Клод снизу выглядел таким маленьким… но он совсем не казался невинным. Скорее походил на неоперившегося стервятника, дикого и яростного, который вынужден сам добывать себе пропитание, потому что его бросили в гнезде, свитом из прутьев и человеческих волос.
«Но как вообще, — подумала Валери, — должен был воспринять случившееся в селе человек, подобный Клоду? Может, он сейчас просто выражает без утайки то, что чувствует и скрывает любой из нас? Как ни крути, мы слишком уж спокойно переживаем все эти смерти, всю эту жестокость. Что же это за свойство такое у человека, позволяющее воспринимать любые события, даже самые страшные, не вредя рассудку?»
Но даже родная мать не решалась заступиться за Клода. Маргарита сидела позади толпы на тюке сена, и вид у нее был донельзя растерянный. Она не смотрела наверх, она уткнула взгляд в свои руки — должно быть, пыталась понять, что же происходит с ее нежным и добрым мальчиком. Маргарита никогда не умела с ним обращаться, никогда не вступалась за него. Она давным-давно сложила с себя всякую ответственность за отпрыска.
— Его речь непонятна, — провозгласил отец Соломон. — Он ведет разговоры с демонами. Он творит черную волшбу. Он колдун, чародей, заклинатель!
И тут Валери поняла, что великий священник-воин разбирается в людях не лучше, чем какой-нибудь сопливый школяр. Он видит в каждом если не хищника, то жертву, если не добро, то зло. Он просто не приемлет никаких полутонов. И то, что не является безупречно чистым, для отца Соломона сама скверна.
Но ведь и сама Валери не далее как сегодня совершила непростительную глупость — заподозрила бабушку, заподозрила Питера… Ее щеки вспыхнули от стыда.
— Никакой он не колдун — закричала она, бросая вызов отцу Соломону, бросая обвинение себе… — Я знаю его!
— Лучше, чем я знал свою жену? — Отец Соломон наконец-то повернулся к девушке.
На этот вопрос у Валери не нашлось ответа.
Отец Соломон протянул ей испачканную, измятую карту Таро. Это был Шут, босоногий бродяга.
