— Айона!
Но она продолжала идти и остановилась у ступеней рядом с нишей, где стояла каменная фигура Христа.
— Символы имеют большое значение. В этом христиане пошли по стопам язычников, вырезая и раскрашивая собственного Бога, как те вырезали и раскрашивали своих бесчисленных божеств. И никто не задумывается, что один — это часть множества, а много — это части одного.
Она шагнула на узкую балюстраду, волосы растрепал ветер. Бойл крепко взял ее за локоть.
— Здесь я умерла. Или кто-то из моих предков — чувство такое же. Это случилось по пути домой. Она слишком старая или слишком больная, чтобы ехать дальше. Одни хотели сжечь ведьму, время такое было, но ее сила угасла, и ей дали приют. На ней знак, но они не ведают, как его толковать. Медная лошадь.
Айона сжала свой амулет.
— Но он знает. Он чует ее слабость. Он пока выжидает, но придет. Завершить путешествие ей уже не удастся. И она чувствует, что он приближается и жаждет забрать то, что у нее осталось. У него же теперь осталось меньше, чем было, но этого будет достаточно. Пока достаточно. А у нее нет выбора. Сразиться с ним на своей территории, там, где источник ее силы, уже не получится. Он шепчет. Слышишь?
— Уходи отсюда немедленно!
Она обернулась.
— Дело не сделано, его надо закончить. У нее есть внучка, они очень близки, и в молодой сила бьет ключом. Она передает ей то, что осталось, как сделала самая первая из их рода, как сама получила от своего отца, и вместе со своей силой отдает и амулет. Свою ношу. Как камень с сердца. Для нее этот дар всегда был тяжким бременем, и никакая радость не могла его уравновесить. Так что силу свою и знак она передает с печалью в сердце.
А грачи бьют крыльями. На холме воет волк. По земле ползет туман. Она говорит свои последние слова.
Голос Айоны зазвенел, ветер унес слова. Ирландские слова. Выше слоистых облаков что-то прогрохотало — может быть, гром, может быть, разбуженная сила. Кружившие в вышине птицы с испуганными криками взнеслись, и над головой остались только камни и небо.
— Зазвонили колокола — как будто знали, — продолжала Айона. — Девушка плакала, но в то же время чувствовала, как в ней растет сила, жаркая и белая. Она стояла сильная, молодая, полная жизни и страсти. Так что ему в очередной раз не удалось заполучить вожделенное. И снова, и снова он ждет.
У Айоны закатились глаза. Она пошатнулась, но Бойл крепко прижал ее к себе.
— Мне надо отсюда уходить, — слабым голосом проговорила девушка.
— И поскорее. — Он подхватил ее и на руках понес по узкой лестнице, через многочисленные арки, где ему всякий раз приходилось сгибаться чуть ли не вдвое, и вышел на воздух, под начинающийся дождь.
Влага на щеках вдохнула в Айону жизнь. Ощущение было божественное.
— Со мной все в порядке. Только голова немного кружится. Не знаю, что это было.
— Видение. Я как-то наблюдал Коннора в подобной ситуации.
— Я все видела: старуху, девушку, и как она умывает своей бабушке лицо. У той был жар, она как будто изнутри вся горела. Я слышала, как они говорят. И его я слышала. Как он пытался ее уговорить, вытянуть из нее все. Чувствовала ее боль, и физическую, и душевную. И как ей хотелось оградить свою любимую девочку от всех опасностей и от ответственности. Но выбора не было, да и времени тоже.
Бойл чуть подвинул ее, чтобы открыть дверь машины, усадил на сиденье, удивляясь, как у него не дрожат руки, — потому что сердце его трепетало.
— Ты говорила по-ирландски.
— Я? — Айона пригладила волосы. — Не помню. Что-то смутное… И что я сказала?
— Все я не расслышал. Что-то вроде «ты одна, а должно быть трое». И еще, кажется, «для меня это конец, а для тебя — начало». Что-то в этом духе, остальное я не понял. Глаза у тебя были черные, как у ворона, а кожа, наоборот, мертвенно бледная.
— А что глаза?
— Все как было, — успокоил он и погладил ее по щеке. — Небесно-голубые.
— Мне надо больше практиковаться. Это все равно что соваться на олимпиаду, когда не научился толком вожжи держать. А это сильнодействующее место, здесь мощная энергетика!
Он бывал тут и раньше, но ничего, кроме любопытства, не испытывал. Но сегодня, с ней…
— Оно тебя зацепило, это место, — решил он. — Или ты его.
— Или меня зацепила она, старуха. Она здесь похоронена. Когда-нибудь мы вернемся — когда все будет позади — и положим на ее могилу цветы.
Сейчас у него не было планов когда-либо еще ее сюда привозить. Однако, пока он обходил машину, чтобы сесть за руль, дождь прекратился.
— Смотри! — она взяла его за руку и показала на радугу, засиявшую над развалинами. — Свет побеждает.
Она улыбнулась. И, в восторге от этой радуги, наклонилась к Бойлу и поцеловала его.
— Умираю — есть хочу!
Ни о чем не думая, он притянул ее к себе и наградил долгим поцелуем, таким долгим, что забыл, как она только что чуть не упала в обморок.
— Тут есть одно место неподалеку, там жарят отличную рыбу с картошкой. И я бы от пива не отказался, честное слово.
— Как раз то, что нужно. Спасибо! — добавила она.
— За что?
— За то, что показал мне два удивительных места и что не дал мне упасть.
Она оглянулась на монастырь, на черных птиц над ним, на радугу. Ее жизнь изменилась — раз и навсегда. Но, в отличие от своей прапрапрабабки, Айона расценивала это как подарок небес.
В уютной кухне, с собакой, лежащей у ее ног, Айона рассказывала брату и сестре о событиях сегодняшнего дня.
— Напряженный у тебя выдался денек! — прокомментировал Коннор.
— Ох, напряженный…
— За одни сутки — три события, если можно их так назвать.
Брэнна задумчиво пила чай. Она даже не успела распустить волосы, как обычно делала после работы.
— Но только в первом участвовал Кэвон.
— В последнем тоже! — напомнила Айона. Она же чувствовала его приближение.
— Видение из прошлого. Твое или чье-то еще — все равно из прошлого. Не думаю, что он теперь замахнется на такую даль. — Брэнна посмотрела на Коннора.
— Только не сейчас. Нет. Да и к чему бы? Расскажи, что ты чувствовала — до видения, во время него и после.
— До видения? Точно не могу сказать. У меня было ощущение, что я там уже бывала. Как и в аббатстве, только там это было светлое чувство, а здесь — нет. Здесь — наоборот, какое-то тяжелое, печальное. Я видела, где все происходит и в чем суть дела, но теперь понимаю, что это была не я, а она, наша прапрабабка. У меня в голове были ее мысли, и некоторые из них — очень и очень горькие. Она понимала, что умирает, но ее страшила не смерть, а то, что она должна передать амулет, свой дар и ответственность внучке.
