Взгляд мой падает на дверной засов в форме деревянной рыбки.
– А это мне подарили, – объясняет Финн. – Мне часто дарят сувениры, связанные с рыбами.
– Э-э… прошу прощения! – окликает нас Скотт, переминаясь с ноги на ногу.
– О, извини, извини! – И мы со смехом оставляем его в одиночестве.
– Хочешь что-нибудь выпить?
– Не откажусь от стакана воды, – отвечаю, входя следом за Финном в скромную чистую кухоньку, которая, по всей видимости, служит ему и столовой.
– Скотт, кажется, хороший парень.
– Да, когда не увлекается психоанализом.
– И давно вы знаете друг друга?
Он протягивает мне стакан. Я выпиваю залпом, прежде чем ответить:
– Совсем недолго. А кажется, что тысячу лет.
– Понимаю. Это прекрасное чувство. Главное, чтобы он чувствовал то же самое.
Я ставлю в мойку пустой стакан и оглядываюсь.
– А где твои картины?
– В спальне. Они не для чужих глаз.
– Мне кажется, акварельные пейзажи не очень-то сочетаются с интимной обстановкой…
– Спальня у меня совсем простенькая. Пойдем, покажу, – поколебавшись, предлагает он.
Стены, диван, подушки, покрывало – все здесь глубокого синего цвета, исцеляющего и успокаивающего. Картины лежат на большом деревянном столе, сделанном из старой двери. Обстановка и в самом деле очень простая: кровать, стол, стул, картины, несколько свечей и фотографии на стене.
– Кто это? – спрашиваю я, взглянув на снимок хорошенькой девушки в пляжном халатике на берегу моря.
– Моя мать. Здесь ей лет двадцать с небольшим. Эта фотография – моя любимая: на ней мама такая счастливая, полная жизни… – Голос его вздрагивает и затихает на полуслове.
Меня охватывает жгучая жалость – никогда не подозревала, что способна так остро чувствовать чужую боль.
– Тебе очень не хватает ее, верно?
Он моргает, стараясь сдержать слезы.
– Сегодня двадцать девятое июля. Годовщина…
Забыв обо всем на свете, я обвиваю его руками. Секунду или около того он остается напряжен – а затем вдруг расслабляется, обмякает, раздавленный своим горем. Я прижимаюсь щекой к его щеке, и слезы наши сливаются в один поток. Я целую его в глаза, в брови, в губы – что же, что еще мне сделать, чтобы облегчить его невыносимое одиночество?
– Э-гхм… у вас все в порядке?
Финн отшатывается и торопливо вытирает глаза.
– Извини, я просто…
– Ничего страшного. – Скотт по-прежнему стоит в дверях. – Если хочешь поговорить…
Финн поднимает глаза. Во взгляде его я читаю очень знакомое чувство – надежду. Дурацкую, отчаянную надежду на мудрого доктора. Что-то очень похоже испытывала и я, когда Скотт предложил мне облегчить душу. Только Финн, в отличие от меня, молчит.
– Может быть, в другой раз, – мягко говорит Скотт. – Что ж, Джейми, пойдем.
– Я остаюсь.
Финн от изумления теряет дар речи. А бедняга Скотт, совершенно ошарашенный, не понимает, что делать дальше – стоит ли следовать сценарию?
– Ладно, тогда я вас оставлю… то есть… я тебе доверяю, милая, и если другу нужна твоя помощь…
С этими словами он исчезает. А Финн стоит, словно врос в землю. Я запираю за Скоттом дверь, выключаю свет в гостиной и на кухне и возвращаюсь в спальню. Подхожу к Финну, беру его за руку:
– Пойдем в постель.
ГЛАВА 39
– Где ты пропадала, черт побери? Мы уже час тебя дожидаемся! – рявкает Надин, едва меня увидев.
– В самом деле, Джейми, – подхватывает Иззи, – у твоей сестры очень насыщенное расписание, так что на осмотр часовен нам остается всего, каких-нибудь три часа!
– Прошу прощения я…
– Не ночевала дома. Вижу, вижу. А что, расчески у Скотта не нашлось?
Я оборачиваюсь и испепеляю ее взглядом.
– Мне плевать, как я выгляжу, и плевать, где выходить замуж!
Надин ахает от ужаса – одним махом я посягнула на обе ее святыни.
– Мне надо принять душ. Если вы все еще хотите ехать, я буду готова минут через двадцать.
Иззи, сгорая от любопытства, бросается за мной следом.
– Ну что? Ты его «обратила»?
– Кого?
– Кого-кого, папу римского! Скотта, разумеется! Ты с ним трахнулась?
– А-а. Нет.
– Ну вот… – разочарованно кривится она. – А выглядишь как-то… знаешь, как будто в тебе что-то изменилось… Может, расскажешь все-таки, что произошло?
Я тяжело вздыхаю.
– Хорошо, все расскажу, но попозже. Когда эта дурацкая скачка по часовням останется позади.
– Ладно. Не беспокойся, надолго это не затянется. Я уже решила, что буду венчаться в Грейсленде, и даже десять Надин меня не переубедят!
– Здесь венчался Лоренцо Ламаз! – И Надин неодобрительно поджимает тонкие губы.
– И еще Эксел Роуз, – улыбается Иззи. – Здорово, правда?
– Да это просто хижина с беленой крышей!
– Не хижина, а церковь.
– Мне случалось видеть собачьи конуры и размером побольше, и видом поприличнее, – замечает Надин, разглядывая частокольчик высотой по колено.
– Надин, размер – не главное. У нас ведь не будет толпы гостей.
На долю секунды на лице Иззи отражается грусть. Толпы и вправду не будет. Дейв, разумеется, не приедет. Айрис ни за что не покинет свой удушливо-уютный мирок ковриков, салфеточек и обоев в цветочек На похороны она бы, может, еще поехала, но на свадьбу… Видеть свою дочь в центре внимания – да ни за что! Отец Иззи и рад был бы, но не может в разгар сезона бросить отель. И любимой тети не будет, потому что одному из ее отпрысков – юному кузену Иззи – вчера вырезали аппендицит. Приглашать дальних родственников Иззи, наученная горьким опытом, даже не пробовала. Рид, посмотрев на все это, заявил, что никого из своей семьи звать на свадьбу не станет: сейчас, мол, отпразднуем счастливое событие в интимном кругу, а настоящее торжество устроим дома, в Филадельфии.
Снята с повестки дня и двойная свадьба. Мы с Иззи, как следует все обдумав, решили, что венчаться лучше по отдельности, а потом устроить общий банкет. Стыдно признаться, но в моем решении немалую роль сыграли мысли о Кристиане: что, если он захочет похитить меня из-под венца? Две свадьбы, без сомнения, смутят его больше, чем одна…3ато банкет у нас будет шикарный! Какое счастье, что Рид богач и не жадина – что бы я без него делала? Скотт – всего-навсего студент со скромным приработком, а папа ясно дал понять, что не потратит на мою свадьбу ни гроша.
