Поскольку копаться в душе ей было явно противопоказано, она стала думать о лежавшем перед ней дальнем пути. Зашвырнув подальше огрызок яблока, она поднялась на ноги. Так как им с Джоном предстояло ехать верхом остаток дня и всю ночь, Эмма решила, что сейчас самое время немного прогуляться и размять ноги.
Спрыгнув с платформы, она пошла по главной улице заброшенного поселка Уот-Чир; заглянула в бывший салун и остановилась у домика, где они с Недом привязывали к перилам своих лошадей. Помнится, в тот день Нед подарил ей дикую алую астру, и Эмма оглянулась в надежде найти еще один такой цветок, чтобы приколоть к своей рубашке. Потом, правда, она одернула себя: предаваться ностальгическим воспоминаниям ей ни в коем случае не следовало. Нед разбудил в ней нечто такое, что, как она считала, давно уже в ней умерло. С ним в ее жизнь снова вошла радость, какой она не знала уже много лет, и мысли о нем заставляли трепетать и болезненно сжиматься ее сердце. Эмма вспомнила его ленивый, чуточку рассеянный взгляд, глаза, которые в ярком свете солнца становились зелеными, как два изумруда, его волнистые волосы и то, как они развевались на ветру, наконец, его сильные и твердые руки, которые так были похожи на руки Тома. Эмма уже почти забыла, какие руки были у Тома. Том много лет назад был важной частью ее жизни, еще до того, как она встретила Джона. И теперь она должна запереть Неда в тайнике своей души, то есть поступить с ним так, как она в свое время поступила с Томом, и постараться забыть о нем. Ее прошлая жизнь была отгорожена от нынешней глухой стеной, и если бы не сны, которые она была не в силах контролировать и которые прорывались сквозь эту стену, то можно было бы тешиться сознанием, что прошлого как бы вовсе не существовало, или наведываться туда мыслями лишь в крайнем случае. Итак, решено: через несколько дней она забудет о Неде. В конце концов, он ничуть не лучше других людей, которых они с Джоном обобрали. Но нет, все-таки лучше, потому что те, другие, были настоящими негодяями и заслуживали своей участи. Нед же, правду сказать, сильно от них отличался. Но в самом начале она не могла этого знать, а теперь уже ничего не поправишь. И потом: она предана одному только Джону, а преданность, как давно для себя решила Эмма, важнее любви. Если бы не Джон, она бы, скорее всего, умерла или — что того хуже — влачила бы жизнь одолеваемого чувством мести странного, почти потустороннего существа, словно затерявшегося между жизнью и смертью, каковым она, собственно, и была, когда встретила Джона. Иногда ей казалось, что она прожила чертовски долгую жизнь, люди, которые были вдвое старше ее, казались ей ровесниками.
Интересно, испытывает ли хоть когда-нибудь подобные чувства Эдди? Она вспомнила, как вздрогнула Эдди, когда они проезжали на поезде мимо нищей обветшалой фермы. Поначалу она была совершенно уверена, что Эдди ей не понравится, хотя, в отличие от Джона, содержательниц публичных домов не осуждала. Со временем, однако, она поняла, что Эдди заслуживает уважения или хотя бы доброго слова уже за одно то, что придерживается достаточно высокого мнения относительно своей особы и своей профессии, пусть даже она и вышла из самых низов и сделалась проституткой по доброй воле. Нед рассказывал, что как-то раз в Сан-Антонио Эдди арестовали за занятия проституцией и препроводили в городской суд. Вместо того чтобы заявить, что вышла ошибка и она ни в чем не виновата, Эдди сказала судье так: «Да, я пропащая женщина. Но если уж я такая дурная и то, чем я занимаюсь, запрещено законом, то почему вы, ваша честь, ходите ко мне каждую субботу?» Эмма тогда подумала, что при других обстоятельствах Эдди могла бы даже стать ее подругой.
Эмме не хотелось думать о том зле, которое она причинила Эдди, как равным образом о том, как могла навредить ей Эдди, если бы ей представилась такая возможность. Отогнав от себя эти мысли, она повернулась и быстро зашагала к обветшалому зданию вокзала. Солнце безжалостно сжигало все вокруг, и когда Эмма добралась до станции, с нее градом катился пот, а дыхание вырывалось из груди короткими, прерывистыми толчками. Переведя дух, она окинула взглядом южную сторону горизонта, но ничего, кроме высохшей желтой травы и растрескавшейся от жара земли, не увидела. Впрочем, Джону было еще рано появляться — прежде ему предстояло отделаться от Неда, а для этого было необходимо изыскать какой-нибудь удобоваримый предлог. Они с Джоном надеялись, что ему так или иначе удастся ускользнуть от Неда, оставив его дожидаться ее возвращения в Налгитасе. Но в самую последнюю минуту выяснилось, что Нед запланировал встретиться с ней в Джаспере, по причине чего имевшееся в их распоряжении время для побега автоматически сокращалось почти вдвое, а это не могло ее не нервировать. Вообще, с тех пор, как пришло письмо от Джона, она нервничала постоянно, поскольку знала, что Джону и Неду предстоит какое-то время находиться вместе, а при таком повороте событий достаточно было даже малейшей ошибки, чтобы расстроить дело или, того хуже, заставить Неда заподозрить подвох. Если бы жизнь Джона оказалась из-за этого под угрозой, она никогда бы себе этого не простила.
Она присела в тени здания рядом с разложенными на платформе вещами и подумала, что не прочь сейчас немного вздремнуть. Прошлой ночью в «Чили-Квин» она так и не смогла заснуть и вышла на кухню, чтобы заварить себе чаю, но потом подумала, что если станет растапливать очаг, то шум может разбудить Эдди или кого-нибудь из ее девиц. Не говоря уже о том, что Уэлкам, увидев в окне огонь, скорее всего, наведалась бы на кухню, чтобы выяснить, кто там орудует, и забросала бы ее вопросами. А вопросов Уэлкам, как, равным образом, ее испытующего взгляда, который, казалось, проникал в душу, Эмма опасалась. Отказавшись по этой причине от своего первоначального намерения, она открыла заднюю дверь и просидела час или два на пороге, глядя перед собой в темноту.
Упираясь затылком в стену здания, Эмма вдыхала напитанный запахом шалфея воздух и слушала басовитое жужжание пролетавших мимо жуков. Неподалеку зашуршало в траве некое существо, и она подумала, уж не гремучка ли это. Но не змей она опасалась. Она боялась Неда. Если он ее настигнет, то расправится с ней без всякой жалости. Эмма снова усилием воли отогнала мысли о Неде и взялась за шитье, но пальцы у нее были влажными от пота, и иголка скоро стала липкой. Эмма не без труда прокалывала ею материю, которая при этом едва слышно поскрипывала; эту желтую материю ей купил в Джаспере Нед. Отложив шитье, она, прикрываясь от яркого солнца рукой, еще раз оглядела прерию. Жара действовала на Эмму как сильное расслабляющее средство; несмотря на владевшую ею нервозность, она, прислонившись головой к стене, сама не заметила, как уснула.
Очнувшись от сна, который немного ее освежил, она первым делом задалась вопросом, сколько времени она проспала, но ответить на него не смогла, поскольку ее часы встали, а часы Тома она не заводила с тех пор, как уехала из Джорджтауна. Откинув крышку, она прочитала выгравированное на ее внутренней стороне посвящение. «Тому. На вечную память. 20 апр. 1868 г. Эм.». Это были золотые часы — дорогие и почти новые: фермеры редко носят золотые изделия. Конечно же, ей следовало оставить их дома, но она так и не смогла заставить себя с ними расстаться.
Эмма окинула взглядом находившиеся перед ней вещи, дотронулась до томика стихов, чуть сдвинув его в сторону, сложила рукоделие, после чего положила сумку с принадлежностями для шитья на отведенное для нее место. Джон часто посмеивался над ее тягой к порядку и аккуратности, но он не мог не признать, что своими успехами они в значительной степени обязаны педантичности Эммы и тому вниманию, которое она уделяла даже самым мелким деталям. Разложенные в строгом порядке вещи радовали глаз. Теперь Эмма была уверена, что, когда у нее будет лошадь, она сможет уложить седельные сумки и подготовиться к отъезду за каких-нибудь несколько минут.
