Причина его долгого отсутствия заключалась в том, что он наткнулся-таки, как мечтал, на богатую россыпь. Но Мэй-Анна не думала об этом, ей только хотелось, чтобы он вернулся. Найденная им золотая россыпь была не то чтобы очень большой, но вполне достаточной, чтобы обеспечить им всем троим безбедную жизнь. Виппи Берд сказала, что, если бы Джекфиш не ушел, Мэй-Анна никогда бы не стала Марион Стрит, так что, может быть, все обернулось к лучшему. А может, и наоборот.
Свою находку Джекфиш продал за сто тысяч долларов, а потом уехал в Европу, откуда слал Мэй-Анне открытки раз в один-два месяца. Он ничего ей не писал, даже не подписывал открыток, но Мэй-Анна знала, от кого они. Растратив в Европе свой капитал, он вернулся в Бьютт и работал на медной шахте, пока не повредил позвоночник, поскользнувшись на мокрых досках, стал ходить на костылях, и ему назначили пособие. В это время Мэй-Анна была уже в Голливуде, но он прямо написал ей обо всем, что с ним случилось, и она каждый месяц исправно посылала ему деньги, пока он не умер.
Мы с Виппи Берд иногда заходили его проведать, приносили ему от наших родителей гостинцы – кольца со смородинным вареньем, которые он так любил. Он говорил, что из нас вышли бы настоящие сестрички из благотворительного общества, но на самом деле состояние его духа было таково, что шутил он уже через силу. У нас дома он с тех пор побывал только однажды, и это случилось, когда умер папа. Папа лежал в гостиной, и мама сказала мне, чтобы я шла спать, потому что этой ночью с папой хочет побыть один его друг. Я не могла заснуть и, услышав чей-то голос внизу, тихонько спустилась по лестнице, чтобы посмотреть, кто это. «Я должен был тогда послушать тебя, Томми, я пришел сказать тебе, как ты был тогда прав, я просто болван и больше ничего». Я тихонько вернулась в свою комнату, и Джекфиш никогда не узнал, что я слышала его слова.
Если в нашем городе случалась премьера очередного фильма с участием Мэй-Анны, Джекфиш присутствовал обязательно – его рыжую шевелюру было невозможно не заметить. Однажды я видела, как он плачет, выходя из кинотеатра, хотя картина была музыкальной комедией.
4
Бастер Макнайт стал настоящим боксером в тот день, вернее, вечер, когда кто-то плюнул на туфлю его брата Тони. Я запомнила это потому, что в тот же вечер Пинк Варско впервые поцеловал меня.
Это был День профсоюза горнорабочих, и наша компания решила пойти в парк Коламбия-Гарденз. Тони в тот вечер должен был сражаться на ринге и хотел, чтобы мы за него поболели. Думаю, уже тогда он был влюблен в Виппи Берд и стремился произвести на нее впечатление, хотя в то время он был ровно в два раза старше ее, и Виппи Берд говорила, что мистер Берд убил бы его, дотронься он до нее хоть пальцем. Мистер Берд действительно так и вел себя со всеми ее знакомыми мальчиками, ухажерами, и особенно с мужьями. Виппи Берд утверждала, что в тот вечер Тони просто хотел перед нами покрасоваться, а он, что греха таить, действительно любил это.
Вот уже года два, как сам Тони был профессиональным боксером. Начинал он как профсоюзный громила – по заданию своих боссов избивал шахтеров, которые осмеливались открыто выступать против профсоюза, а потом сам для себя организовал несколько публичных боев, чтобы посмотреть, можно ли этим заработать. У него не было особых спортивных данных, но он брал хитростью, нанося удар туда, куда противник не ожидал, так что побеждал все-таки чаще, чем проигрывал.
У него был старый драндулет, и он обещал сам отвезти нас, а наша компания – мы с Виппи Берд, Мэй-Анна, Пинк Варско и Бастер – не возражала. Виппи Берд сказала, чтобы не забыли позвать и Чика О'Рейли. Помню, внутри колымаги нам было тесно, словно сельдям в банке, и мне приходилось пихать в бок Пинка, который все время «случайно» клал руку мне на коленку.
В тот вечер парк кишел народом, впрочем, в нашем городе это было обычным делом. Порой даже в четыре часа ночи прохожих на тротуарах бывало так много, что приходилось идти по проезжей части улицы, а уж в День профсоюза горнорабочих развлекаться выходил весь Бьютт, салуны и пабы были переполнены. Гостиницы тоже были набиты битком, так как множество людей приезжало из других мест для участия в праздничном параде, и слава богу, что Тони решил подвезти нас, ведь муниципальный транспорт был страшно перегружен, а парк располагался на самом краю города.
Парк Коламбия-Гарденз, или просто Сады, как мы его обычно называли, был самым приятным местом во всем нашем городе. Там были «русские горки», карусели и маленький зоопарк с медведями и даже павлинами, которые иногда убегали из вольера и бродили по городу. Иногда мне приходил в голову вопрос: что будет, упади такой павлин в шахту? Шахтеры народ суеверный, и, обнаружив павлина под землей, они, несомненно, сочли бы это дьявольским предзнаменованием и решили, что их час пробил. Удивляюсь, почему никто никогда не попытался похитить одного из этих павлинов и притащить его в шахту шутки ради: в глухом подземелье забоя его скрипучий крик сошел бы за голос горного духа.
Но что мне больше всего нравилось в Садах, так это сами сады. Там было море цветов. Иногда садовники составляли надпись «Коламбия-Гарденз» из различных цветов, выращенных в парниках, и это было необыкновенно красиво. Там, кроме того, зеленели газоны и росло множество деревьев – вещи обычные, но, к сожалению, отсутствующие в Кентервилле и многих других районах Бьютта.
А запахи! Разве можно забыть разливающиеся над Садами запахи попкорна и жарящегося мяса! В остальных районах города все тонуло в серном чаде плавилен или бензиновой вони автомобилей, только на Медервилле из итальянских закусочных пахло чесноком и луком, а из китайских лавочек – острыми специями и травами. А Сады наполняло благоухание цветов. Они пахли сладко, словно духи. Розы, гиацинты и анютины глазки.
Из всех цветов мне больше всего нравились анютины глазки, в Садах ими был засеян почти целый акр. Садовники разрешали маленьким детям минут на десять заходить на эту плантацию и рвать их сколько душе угодно. Иногда, когда мне не спится, я вспоминаю себя босоногой малышкой среди анютиных глазок, и мне кажется, что райское блаженство на земле вполне реально, если ты можешь рвать цветы столько, сколько тебе хочется.
Наша компания, конечно, не намеревалась рвать цветы, хотя Пинк и слямзил для меня одну розу из цветочной гирлянды. Вечер был чудесный, ажурные ограды и легкие столбы украшали гирлянды цветов, и вдоль аллей были развешаны китайские фонарики. Виппи Берд утверждает, что аллеи в Садах никогда не украшали китайскими фонариками, но так как эту историю пишу я, то я и буду рассказывать ее так, как помню сама.
До начала матча у нас было достаточно времени для того, чтобы погулять и покататься на аттракционах. Пинк пригласил меня прокатиться на «русской горке» и сказал, что будет крепко держать меня, если мне станет страшно, а я обозвала его болваном. Если бы я боялась, я бы просто не пошла. И я вовсе не хотела, чтобы он за меня цеплялся, а если бы я сама хотела вывалиться, никто бы меня не остановил. Мэй-Анна пыталась втолковать мне, что надо давать мужчине возможность почувствовать себя твоим защитником, даже если ты не нуждаешься в его помощи. У нее самой это получалось отлично, а у меня никак, и, наверное, поэтому она, а не я, дружила с Робертом Тейлором.
