Я улыбнулась при этой мысли.
Мэй-Анна умерла на рассвете.
На панихиду мы с Виппи Берд не пошли, потому что это были похороны Марион Стрит, а не нашей подруги, и нам невыносимо было видеть фоторепортеров и всех этих обезумевших поклонниц почившей кинозвезды, ведь и так уже в эти дни не было никакого житья от совершенно незнакомых людей, которые толпились возле ее особняка или названивали ей домой. Луэлла Парсонс написала, что в ту ночь «небесные звезды засверкали ярче, потому что их земная сестра вознеслась к небесам». «Какая чушь!» – воскликнула в ответ на это Виппи Берд и была, как всегда, права.
Мы с Виппи Берд хотели, чтобы Мэй-Анну похоронили в Бьютте рядом с матерью, но Эдди Баум ответил, что она завещала кремировать ее тело и развеять прах над полем белых лилий недалеко от ее дома.
Адвокат Мэй-Анны выразил желание, чтобы мы присутствовали во время оглашения ее завещания, поскольку знал, что нам с Виппи Берд она кое-что оставила, но мы ответили, что приехали сюда не за золотыми самородками, а для того, чтобы быть рядом с нашей подругой в ее последний час, и секретарь адвоката потом просто переслал нам вещи, которые она нам завещала. Об этих вещах я уже успела вам рассказать, и еще адвокат сообщил нам, что на наше имя в банке оставлено по пятьдесят тысяч долларов, чего каждой из нас хватило бы, чтобы дожить остаток дней, не работая. Тогда же выяснилось, что деньги, необходимые для открытия ресторана, Тони взял в долг у Мэй-Анны, о чем не знала даже Виппи Берд, которая была нашим бухгалтером, и в своем завещании Мэй-Анна написала, что объявляет эти деньги своим нам подарком. Тони тогда говорил нам, что достал деньги у кое-кого из богатых поклонников Бастера еще с его чемпионских времен, и если бы мы хоть чуток лучше подумали, то, конечно, догадались бы, кто этот человек.
Незадолго до нашего отъезда Эдди Баум спросил меня, что я намерена сделать с пакетом, который оставила мне Мэй-Анна, и я ответила ему, что, прежде чем принять решение, я должна переговорить с Бастером. Эдди сказал, что ничего не знал о том, что Мэй-Анна сама застрелила Джона Риди, пока она лично в этом не призналась, и все-таки выразил надежду, что мы не будем слишком поливать грязью ее легендарный образ. Я сказала Виппи Берд, что он просто влюблен в Мэй-Анну, и она ответила, что это неудивительно.
Преподобный отец Стеннер Свиное Рыло собирался отслужить по Мэй-Анне поминальную службу примерно через час после нашего с Виппи Берд приезда в Бьютт, о чем нам сообщил Бастер, который один встречал нас на вокзале, потому что Тони был занят в кафе. Бастер, конечно, не хотел туда идти, потому что до сих пор чувствовал неприязнь к Стеннеру, но мы с Виппи Берд решили, что нам следует пойти, ведь у Мэй-Анны в Бьютте, кроме нас, почти не было друзей, но оказалось, что на эту службу пришло столько ее поклонников и поклонниц, что в ЦСП яблоку негде было упасть.
После соответствующих молитв отец Свиное Рыло сказал небольшую, но прочувствованную речь о том, как много радости принесла всем людям почившая, и что они с ней с детства были добрыми друзьями, и тут он малость приврал, но Виппи Берд заметила, что это ничего, потому что попы на короткой ноге с господом богом, и что, может быть, самой Мэй-Анне будет от этого какая-то польза. Было похоже, что его скорбь искренна, и Виппи Берд сказала, что причина этого очевидна, ведь больше никто не пришлет ему денег на свечи. Церковь вся была в свечах, что свидетельствовало о добросовестном отношении Стеннера к своему ремеслу, но Виппи Берд заметила, что почему бы и нет, раз он все равно получил их даром.
Служба кончилась, и народ стал расходиться. Верный Бастер дожидался нас с Виппи Берд на ступенях, не заходя внутрь. Они со Стеннером кивнули друг другу, но руки не подали, и мне показалось, что Свиное Рыло до сих пор его боится.
– Я не стал брать нашу машину, – сказал Бастер. – Мне кажется, ты обязательно захочешь пройтись пешком.
Дело было зимой, но солнце ярко сияло, и снег сверкал так, что глазам становилось больно. Мы распрощались с Виппи Берд, раскланялись с Нелл Нолан и отправились пешком вниз по кварталу Норт-Мэн. Впервые со времени нашего возвращения в Бьютт мы остались с Бастером одни.
– Почему Стеннера прозвали Свиным Рылом? – спросила я.
– Ты разве никогда его не видела? – спросил Бастер, и мы засмеялись.
«Как мне легко и хорошо рядом с ним!» – подумала я, и мы невольно пошли в ногу.
– Она была в сознании, когда мы приехали, – сказала я.
Бастер кивнул.
– И мы успели в последний раз поговорить.
– Это хорошо, – ответил он.
– И она успела сказать мне одну вещь, – сказала я, остановившись на булыжной мостовой Вулмен-стрит, в том месте, где каменная стена подпирает холм. – Перед смертью она призналась, что сама застрелила Джона Риди, не ты.
Бастер вздохнул и молча потер ладонью лоб. Его взгляд блуждал где-то по кромке Холмов, где медленно поворачивающиеся краны и неторопливые колеса шахтных копров кружились в своем вечном движении. Я заметила, что глаза у него покраснели, и отвернулась.
– Она подробно написала все, как было, – сказала я. – И ее письмо сейчас у меня в сумке. Она просила передать его в газеты.
Он по-прежнему молчал, потом взял меня под руку, и мы снова пошли.
– Она сказала, что пришло время сказать людям правду. Она так хотела, – сказала я.
Я так никогда и не узнала, что он подумал при этих словах, ведь он ничего мне не сказал, только обнял так сильно, что чуть не сломал меня пополам. Близился вечер, стало холодать, и мы прибавили шагу. Когда мы пришли домой, Бастер разжег огонь в камине и сел в кресло, а я примостилась на маленькой табуреточке у его ног, впервые со времени моего приезда в Бьютт почувствовав, как мне тепло, и не только из-за огня.
Я вынула пакет из сумки и показала ему – пакет был адресован мне.
– Мы с Виппи Берд перечитали это не меньше тысячи раз, – сказала я, передавая ему пакет. – Нотариус прошил страницы и скрепил их своей печатью, удостоверяя, что она написала это собственноручно и в его присутствии.
Бастер сидел, глядя на огонь, и держал пакет в руке, словно не интересуясь его содержимым.
– Выпьешь что-нибудь? – спросила я, но он покачал головой. – Мэй-Анна была хорошим человеком и любила тебя, и это письмо тому подтверждение, – сказала я.
Кто-то может подумать, что я ревновала его к Мэй-Анне, но никакой ревности не было и в помине – Мэй-Анны уже не было, и я делила Бастера только с памятью о ней.
Так мы просидели долго, может быть, целый час. Пламя стало затухать, и я немного пошевелила дрова кочергой и подбросила в камин несколько комков газетной бумаги. За окном стемнело и пошел густой снег, и я подошла к окну посмотреть, как с Холмов спускаются блуждающие огоньки шахтерских ламп, а потом вернулась к Бастеру и включила свет.
– Прочитай же, Бастер, – сказала я, взяв пакет из его руки и протягивая ему.
